Сердце исполнено счастьем желанья,
Счастьем возможности и ожиданья, -
Но и трепещет оно и боится,
Что ожидание — может свершиться…
Полностью жизни принять мы не смеем,
Тяжести счастья поднять не умеем,
Звуков хотим, — но созвучий боимся,
Праздным желаньем пределов томимся,
Вечно их любим, вечно страдая, -
И умираем, не достигая…

З. Гиппиус, «Предел»

От красивого стихотворения лидера поэтического декаданса, когда культом были худоба, болезненная бледность, томность, намеренный отказ от сексуального тела, женского и материнского, построим мостик ко дню сегодняшнему и поразмыслим, с чем нынче связано это психическое явление, поскольку назвать анорексию болезнью, как это происходит в медицинском дискурсе, мы с вами вряд ли можем. Каролин Эльчефф говорит, что это особенный способ бытия, весьма специфический, чрезмерный и, порой, опасный. Это способ резкого выражения отказа от идеала, ценность которого, однако, признана. Эльячефф делает акцент возможную на замену для маленького ребенка вербального утешения сладким невербальным, и, с тех пор, насыщение невербального голода превращается в неисчерпаемый источник сознательного и бессознательного чувства вины, которое возникает из раннего травматического опыта. Когда, например, приказывают: ешь, а то умрешь, ты должен доесть все, а также в дальнейшем уже речь не о еде, но формула та же. И каким-то образом нужно ребенку ослабить напряжение, а для этого потребуется боль, которая достигается спровоцированным наказанием от другого или же самонаказанием. Но это сглаживание напряжения временное, короткое, а бессознательное чувство вины берет верх, наказание возвращается и требует нового наказания.

Нельзя отмахнуться от того, что анорексия уносит жизни, просто потому что это не всегда сознательный выбор. В то же время апелляции к здравому смыслу, к тому, что еда — это необходимость, поддерживающая в нас жизнь, тоже неуместны. Жизнь человека обладает субъективной ценностью лишь в перспективе минимального смысла, это сохранение того, что позволяет возникать желанию. Летальное истощение уже потому плохой выбор, что продиктован страхом, это невозможность отпустить свой сверхценный объект (пустота, ничто), боязнь, что, однажды исчезнув, он больше не возвратится. Развитие бредовых фантазий на фоне анорексии совсем не редкость: это «они» все хотят, чтобы я была толстой. На мой взгляд, попытка увидеть в анорексии не столько психическое расстройство, но и особый опыт, даже форму жизни - это то, что позволит хотя бы в частных случаях устранить предвзятость в общении с аноректиком.

Как показывает сегодняшняя клиническая практика — моя, моих коллег в Украине и за рубежом, — это уже не бигбордовая картинка, где кости и кожа, провалившиеся глаза, в которых пустота и дыхание смерти. Конечно, на приеме есть подростки, отвечающие социальному дискурсу с канонами красоты, которые уже устаревают, но еще вписываются в социальную анорексию с модными ограничениями, голоданиями, зожами и так далее. Однако нынешний портрет аноректического субъекта – вполне обычные девушки. Это молодые взрослые, которые прожили подростковую анорексию, относительно неплохо вышли из нее, но на этапе выстраивания парных отношений, секса столкнулись со страхом любви, боязнью обнаружения желаемого и сексуального тела, болью при коитусе, страхе беременности, — и симптомы вернулись. Это девушки, у которых анорексия или булимия, как изнанка, появилась именно в момент, когда состоялся брак и возникли трудности не только физиологического характера: девушки говорят об отсутствии потребности в сексе, телесного удовольствия, стыда от этого, избегания близости, а партнеры их обвиняют во фригидности. Это девушки-трангендеры, которые выбирают быть парнем, отказываясь от женского, и в результате этого выбора, как ответа Другому возникает аноректический синдром. В психотических аноректических проявлениях — это невозможность, скорее, ужас представить беременность: эмбрион как червь, монстр, что ест изнутри, и это также приводит к отказу от секса, чтобы не случилась беременность. И, конечно, это девушки, для которых анорексия является истерической фигурой, точкой соблазнения и одновременного отказа: отсутствие аппетита, спазм при глотании, переходит во вертикаль и становится также причиной страдания в виде вагинальных осложнений, спазмов в результате смещения орального влечения и генитального при недоразвитости последнего. А отказ, негативация при аноректических явлениях подталкивает нас к размышлениям о том, что анорексия не всегда истерический симптом, более того, можем предположить, что есть трудности в отнесении ее к какой-либо одной психической структуре.

В психоаналитическом определении анорексии предпочтительнее говорить о специфическом расстройстве, в котором искаженно демонстрируется желание и особое отношение с либидо. Такой подход связывает желание наслаждения с отрицанием сексуальной идентификации, которая помогла бы удовлетворить это желание.


Анорексия и меланхолия: утечка сексуального возбуждения

В психоаналитическом определении анорексии предпочтительнее говорить о специфическом расстройстве, в котором искаженно демонстрируется желание. Такой подход у аноректика связывает желание наслаждения с отрицанием сексуальной идентификации, которая помогла бы удовлетворить это желание. Несмотря на близость к меланхолии, в классическом психоаналитическом подходе анорексия определяется как фигура истерии. Многие психоаналитики настаивают на связи анорексии с вытеснением оральных фантазмов или со скопическим влечением. Привлекательна в этой связи статья Зигмунда Фрейда «Черновик G», где он сравнивает меланхолию с нервной анорексией (психогенным отказом от еды), и предполагает, что оба эти диагноза объединяет особое состояние, которое автор обозначает «потерей либидо», сопровождающейся «сексуальной бесчувственностью» (анестезией). Надо отметить, что эта рукопись, пожалуй, единственное место во всей обширной библиографии Фрейда, где он обращается к вопросу нервной анорексии.

Состояние потери либидо - необычное состояние, которое, кажется, с трудом вписывается во фрейдовскую теорию психики. Психика для Фрейда - это система либидинозных загрузок и противозагрузок, то есть, это аппарат, находящийся все время под напряжением. Кстати говоря, и в фрейдовском «Наброске психологии» постоянно используются термины, которые имеют техническую окраску: «проторение», «прорыв», «вторжение», «сопротивление», «отягощение», «сверхсильное представление», «разрядка». А либидо - это «нервное возбуждение как текучее количество» предстает как нечто избыточное, некое бремя, то, что постоянно оказывает давление, что выходит за пределы самого себя и то, что психика стремится разнообразными способами затормозить, связать и утилизировать. Из этого свойства «нервного возбуждения» вытекает «принцип инертности», заключающийся в том, что «нейрон старается избавиться от [количества нервного возбуждения]». В более поздних работах Фрейда этот принцип превратится в принцип (не)удовольствия: психика стремится к уменьшению находящегося в ней возбуждения и выводящийся из принципа константности (психика стремится поддерживать возбуждение на минимально низком постоянном уровне). Тогда функция психики сводится к тому, чтобы справляться с нервным возбуждением, которого всегда оказывается для нее в избытке. Так, в «Наброске психологии» Фрейд пишет, что «Я» можно представить как «сеть загруженных, хорошо проторенных друг против друга нейронов», предназначение которой заключается в том, чтобы «тормозить психические первичные процессы» . Однако в клинике меланхолии и нервной анорексии мы сталкиваемся с тем, что давление и излишек либидо ослабляются настолько, что даже создается впечатление его исчезновения. Фрейд в «Черновике G » говорит об «обнищании» или «оскудении влечения». Теряется способность получать удовольствие, наступает ангедония, которую Фрейд именует «сексуальной анестезией». Если удовольствие - это разрядка влечения, то в меланхолии будто бы теряется именно то, что должно разряжаться. Энергии избыточной нет, а сила, могучая в своем излишестве, стала нищей, сохранив способность лишь на то, чтобы хоть кое-как поддерживать слабеющие функции изможденного тела. В статье 1895 года «Об основании для отделения определенного симптомокомплекса от неврастении в качестве «невроза тревоги», Фрейд указывает, что механизм меланхолии можно представить как крайнюю серьезную утрату количества возбуждения, и образовавшаяся пустота начинает функционировать как «дыра в психическом». По какой-то причине эта дыра не восполняется новыми загрузками и действует как своеобразная область отрицательного давления, производя «эффект всасывания» в себя примыкающих количеств возбуждения из соседних («ассоциированных») нейронов. Это приводит к двум самым ярким эффектам меланхолии: душевной боли и обеднению свободного резерва либидо, сопровождающемуся понижением психического и телесного функционирования. Эта дыра в психическом аналогична открытой кровоточащей ране в теле, она втягивает в себя возбуждение, и Фрейд сравнивает меланхолию с внутренним кровоизлиянием либидо.

Похожая дыра присутствует и в случае неврастении, однако то, что «вытекает» через нее - соматическое сексуальное возбуждение. И у у меланхолика возбуждение выкачивается именно из психической сексуальной группы, и в случае невротической анорексии, «неврастеническое обнищание... может распространяться и на психическую сексуальную группу», смешиваясь по симптоматике с меланхолией. Таким образом, при анорексии энергия расходуется на то, чтобы воспрепятствовать любой сексуальной идентификации, стирая признаки женственности, которыми отмечено тело. И тогда аноректик концентрируется на наслаждении, полученном в результате овладения телом, заключая его в рамки мазохистического аутоэротического наслаждения.


Лишение, требование, потребность

Но бывает и иначе. Если желание предполагает нехватку, то путь к желанию проходит посредством лишения себя пищи, то есть посредством нехватки там, где ранее материнская забота удовлетворяла все потребности. Желанию есть ничто, в отчуждающем отношении к материнскому требованию. То есть анорексия является симптомом, который гарантирует субъекту желание, которое он никогда не сможет заполнить, насытить, удовлетворить. Чтобы не быть «съеденной», можно готовить себе еду, съедать все до капельки, рыгать, чтобы лишение себя еды (нехватка) могло преодолеть приказ есть, хотя и не избавляясь от него. Если еда - способ, с помощью которого влечения подчиняются приказу Другого, рискуя идентифицироваться с тем, что должно быть съедено другим, то введение в эту схему лишения является способом не быть полностью пойманным в ловушку. Лишение себя еды является одновременно попыткой порвать с Другим. То есть, анорексия сигнализирует об отказе субъекта кормить отчуждение, с помощью которого удовлетворяется наслаждение Другого.

Наши желания нуждаются в нехватке, поэтому они и возникают в своего рода зазоре между потребностью и запросом. Фокус в том, что именно несовпадение потребности в еде и запроса на кормление (т.е. своего рода потребности позволять себя кормить) и создает желание не просто поесть, но и что-то такое через пищу получить. Если же этот зазор исчезнет, то желание никак не затронет пищу, скорее наоборот, желание будет отмечено знаком «отсутствия еды», тем самым «ничто», которое только и позволено поглотить. Меж тем совсем не лишено смысла наблюдение, что анорексия напрямую связана с распространением в быту холодильников. Холодильник - важный персонаж в драме анорексии. Некоторые психоаналитики считают, что он становится символическим эквивалентом питающей матери. И проблема как раз в том, что, столкнувшись с доступностью удовлетворения, аноректик отказывается от еды. Речь, конечно, идет не о взаимодействии ребенка с холодильником, а о его взаимодействии с матерью, которая может быть безразличной или напротив слишком опекающей. При полном, едва ли не автоматическом удовлетворении не нужен запрос, а всякий наш запрос (с самого детства) - это требование удовлетворения плюс запрос любви. А некоторая неудовлетворенность открывает возможность артикулировать свой запрос на любовь.

Психотический аспект

Многие исследователи подчеркивают аноректическое представление искаженного образа тела, что иногда бывает близко делирию. Например, некоторые аноректики стремятся вместиться в свою детскую одежду, ориентируясь на размеры до наступления пубертата. Иногда требуемые пропорции могут соотноситься даже не с идеальными человеческими образами, а с толщиной и объемом мелких предметов. Параллельно происходят искажения в когнитивной интерпретации сигналов внутренних органов: аноректики отказываются признавать голод, усталость, связывать свое негативное эмоциональное состояние с отказом от еды. Психиатры и психоаналитики, заинтересованные анорексией, иногда говорят о ней как о парапсихотической патологии. Например, Selvini Palazzoli видит в анорексии моносимптоматический психоз, выделяя важность семейного окружения и социальных факторов. Но при объяснении анорексии психозом существует та трудность, что даже у многих не психотических субъектов есть значительные отклонения в восприятии тела.

Жак Лакан в 21 Семинаре размышляет об одержимости дискурсом еды со стороны анорексички (в моем мозге еда, в моей матке еда) и говорит, что цель этой стереотипной речи о еде состоит в том, чтобы защитить субъекта анорексии от того, что ее ужасает: соприкосновение с пробелом в знаниях, с отсутствием существования Другого. То есть анорексичка защищает себя от возникновения бессознательного в реальном. И они обозначают боль с переживанием пустоты. Стереотипия защищает их от пустоты.

В психозе, как мы знаем, субъект не переживает потерю голоса, он возвращается из реального посредством слуховой галлюцинации, голос не отделен от него. В анорексии есть случаи слуховой галлюцинации, и мы говорим о психозе, когда голос призывает оказаться от пищи, что она отравлена или заражена, или же как в булимии поглощать ее в неограниченном количестве. То есть функция слова и поле языка принимает форму буквальную и неметафорическую.


Речь аноректика и психотические эпизоды

Лакановский подход к анорексии уделяет внимание связи субъекта со сферой языка и измерением наслаждения, характерным для аноректического. Это антиметафорический аспект, то есть тело не производит метафор, равно как и не структурировано на основе фаллизации, которая размещает его в рамках диалектики желания. Поэтому связь анорексии с модой является ошибочной. Наоборот, настоящая анорексия, как скажет Доменико Косенза, это «шахматная фигура в процессе фаллизации тела девочки и ее неспособность передвигаться в рамках диалектики, типичной для женского маскарада, то есть истерии». Поэтому истощение для нас не показатель как запрос. Наоборот, отказ от еды - это воплощение отказа от Другого, которое очень напоминает аутическое «Я не хочу ничего знать о твоем желании». То есть это способ, защитить себя от угрожающего преследующего Другого. В то же время при анорексии этот отказ, негативация, становится формой наслаждения либидинальной цепью вне дискурса, которая полностью поглощает субъект и обнаруживает сходство с аддикцией, можем сравнить с наркотической зависимостью поглощения ничто.


И самое интересное, что если в речи аноректика упраздняется метафора, то есть связь со структурной триадой психоз-психосоматическое явление-психическая слабость, описанной Жаком Лаканом в 11 Семинаре. И этого достаточно, чтобы не поддаваться искушению ассоциировать всех аноректических анализантов с клиническими рамками истерической анорексии. Мы слышим выраженную стереотипию, высказывание сводится к свидетельству высказывания, разъединение с бессознательным, что не позволяет субъекту обозначить продукты бессознательного в целом. Лакан называет таких субъектов структурно хрупкими.


Желание и нехватка

Реальность любого субъекта в определенной мере организована фантазмом, и подобный подход не дает ответа на вопрос:

почему именно для данного субъекта важна проблематика пищи, веса? Наше отношение к пище формируется в раннем возрасте под влиянием отношений матери и ребенка. «В бессознательном девушки начинает работать следующий механизм (Xavier Pommereau): мне не хватает ощущения безопасности, я хочу оставаться «маминой доченькой». А чтобы сохранить при себе маму, мне нужно избавиться от этого противного тела». Впрочем, для других девушек желание прекратить есть, напротив, будет связано с неадекватной, болезненной попыткой вырваться из-под материнского влияния. Специалисты в основном сходятся в том, что существует столько же типов анорексии, сколько и страдающих ею, каждый случай индивидуален.

В перспективе подходов Ж. Лакана анорексия может быть изучена в контексте связи желания с нехваткой, которой обуславливается само желание. Субъект может отказаться от питания, чтобы восстановить нехватку, которая не сводила бы рот только к инструменту удовлетворения пищевых потребностей. Помимо этого, аноректик стремится избавиться от собственного образа и в реальной идентификации с собственным телом; отделить, стереть половые признаки. Ж. Лакан уточняет, что аноректик ест, но в этой особой аффективности ест ничего. То есть, желание просто уточняет нехватку.

Аноректик стремится расходовать значительные объемы физической и психической энергии (долгие бодрствования, спортивные занятия, гиперактивность), но вся активность обслуживает один симптом, целью которого является запрет на сексуальную идентификацию. Результатом длительного пищевого расстройства становится отказ от аффективных и сексуальных отношений. Аноректики часто описывают чувство тяжести от пищи как невыносимое, нестерпимое, что сопоставимо с вытеснением мощного наслаждения, стремятся достигнуть совершенства вне сексуального наслаждения. Следуя требованиям, они подавляют тревогу контролем над пищей. А если социум и влияет на возникновение анорексии, то прежде всего в том, что задает новый словарь любви и желания, который и отражается в обращении к телу и с телом. Аноректик пытается не просто признать свою нехватку, но и управлять, оперировать ею. Или как объясняет Лакан, она ест «ничто», поскольку только эта «невозможная вещь» оказывается единственно допустимой для поглощения. Все прочие объекты (пища) воспринимаются как недостаточно чистые и благородные, как некий наполнитель, способный уничтожить нехватку, лишить анорексичку обладания пустотой. Проблема, однако, в том, что она не дарит эту нехватку другому, скорее она желает соблазнить этой пустотой Другого (не теряя ее). Пусть даже этого Другого и не существует. На приеме анорексички много говорят, как бы следуя послушно главному правилу психоанализа. Но о чем они говорят? О своем желании быть красивой и достойной любви, но на самом деле они говорят, что любовь - это что угодно, но не желание сексуального, и, более того, отказ от женского и материнского.

Анорексия и сексуальная идентификация

Сексуальность уничтожается в анорексии едва ли не первой. При анорексии в подростковом возрасте практически гарантированы как проблемы с самоидентификацией, так и с физиологией. Анорексия выжигает каленым железом сексуальность и физическую возможность социальной активности. Голод, спорт, долгий сон, кофе, курение, побочные эффекты флуоксетина и ему подобных препаратов это косвенные, но весьма действенные средства для избегания контактов, а значит, и тревоги, ведь «я не такая как все». Анорексик стремится расходовать значительные объемы физической и психической энергии, но вся данная активность обслуживает один симптом, целью которого является запрет на сексуальную идентификацию. Чтобы тело перестало говорить, как раз и необходимо лишить его потребностей и половых признаков.

Есть, конечно, своя эстетика в худобе, но гораздо виднее асексуальность анорексии в их любимом объекте - костях. Скелет - поэтический образ анорексички. Вот несколько примеров: «худые ноги и выпирающие ключицы - результат сильной воли и огромного желания достичь свою цель», «…никто из них никогда не задумался о мечтах анорексичной девочки. В ее разуме только кости, кофе и одежда, размера ХS», «хочу выглядеть аристократично бледной и болезненно худой… Ну, в общем, как вы не любите. С красивыми ключицами, сломанной психикой и завышенной самооценкой». То есть кости становятся тем ощутимым представителем пустоты, которую желает получить анорексичка, именно поэтому с таким сладострастием готова обсуждать и ощупывать их. И одновременно это и есть то самое тело, которое говорит только о том, о чем должно. Тело держит ответ. «Нет наслаждения вне тела», - говорит нам Жак Лакан. Аффективное восприятие аноректиком своего тела заключается в том, что оно, по его мнению, говорит слишком много, и не от лица субъекта, а самовольно. Чтобы тело перестало говорить от себя, как раз и необходимо лишить его потребностей и половых признаков.

Анорексичка говорит о сексуальности как о раздражении, что это надо делать или безразличии, сексуальный опыт пресен, нет планов, ожиданий, только удрученность. Вместо завесы кастрации - команда сверх-я, которую надо выполнить, чтобы стать женщиной. Зарождение анорексии тогда звучит как призыв занять место матери.

Мы помним, что ребенок может быть удовлетворен с точки зрения потребности, а с т з желания испытывать галлюцинацию груди. Голода в желудке нет, но есть аппетит к желанию. Анорексичка не хочет этого двойного состояния - утоления голода и утоления желания. Она хочет, чтобы неудовлетворенность была повсюду. Суть анорексии в фразе: не хочу есть, чтобы не получить удовлетворение, не хочу удовлетворение, чтобы сохранить желание в целости, не только мое, но и моей матери. Анорексия - это протест против любого удовлетворения. Аноректик не использует взгляд на тело, как на объект желания, ибо это предполагает символическое измерение, а он остается в поле воображаемого, и использует его для того, чтобы найти пространство для артикуляции желания, места, с которого он говорит. Он оказывается в тупике между тем, чтобы быть фаллосом, и не быть им, отрицать нехватку, на которой строится желание, и самому страстно желать. Чтобы оставаться в этой позиции, аноректик сдается в плен тотальному объекту идеального образа тела. Но такой процесс оказывается иллюзорным, потому что разворачивается он на воображаемой оси, в поле зеркальном.

Эти зеркальные отношения со всемогущей архаичной матерью замыкаются в диадности, поскольку фигура отца, третьего, закона, исключается. Эдипальная ситуация на том этапе, когда формируется половая идентичность девочки, оказывается замороженной на этапе инкорпорации и идентификации с материнским Другим, тотальным. Поскольку отец не имеет статуса фалличного, он нивелирован матерью, то девочка оказывается в невыносимом месте: ей нужно одновременно следить за тем, чтобы формировать отказ быть объектом и для матери, и для отца. Речь тогда о приближении к пониманию и принятию женственности не идет, так как тело не мыслится в виде контейнера, способного принять пенис, а затем ребенка. Тогда остается быть идеальным фаллосом, который нужен матери. Через интеграцию в образ ее идеала может получить любовь. Это опасное место – быть желанным в качестве воображаемого фаллоса, наполнять мать, отвечать на ее призыв тогда, когда отделение от ее фаллоса вроде бы уже произошло. Но это и очень приятное место – там аноректик получает безграничную любовь и признание, но там и теряет возможность субъективации.

Такая позиция аноректика обусловлена фактом, что у него нет арсенала оружия, которое могло бы заставить тотальный материнский Другой не переходить границу, избежать поглощения монструзной всемогущей фигурой. Аноректик все же его изобретает ценой собственной жизни: он отказывается есть. Отрицая фаллическое измерение, нехватку, Другого он отрицает тело, живя в иллюзии, что вместо этого, данного, можно получить иное, идеализированное, и на него не будет распространяться посягательство Другого. Оно будет всех удовлетворять, и самому субъекту принесет дивиденды в виде любви. Тело аноректика отклоняет удовлетворение потребности, отклоняет смерть, и только так может говорить о желании.


Психоаналитический подход

Клинически анорексия — это цена, которую нужно заплатить за то, что осмелилась быть женщиной для мужчины, осмелилась быть «неверной по отношению к матери» (Клод Пикманн). Влюбившись в мужчину, женщина впервые задается вопросом о своей женственности. Но аноректический симптом означает предел, за которым метафора отца продолжает не вписываться, оставляя девушку беззащитной, исчезающей, воплощенной в материнском желании как нечто, что должно быть съедено, за исключением препятствия - анорексии. И поэтому этот симптом мы не пытаемся искоренить в психоаналитической практике, это всегда неудача, это быть на стороне матери, и, чем больше он атакуем окружающими, тем больше защит аноректик выстроит, отвечая на призыв к смертоносному наслаждению, которое он удовлетворяет. Но аноректик не обречен. Именно поэтому я против предвзятости, которая загоняет аноректика в гетто общения с такими же, как он сам - в специализированных клиниках: толку в этом мало. Поскольку накормить аноректика обычно не удается, пока не проработается главная психическая причина, обращенная, как всегда, к Другому. Вообще, проблема коренится уже в самом определении анорексии как расстройства пищевого поведения. На самом деле, это вообще не про поведение, а про желание. Наша задача - заставить анорексичку говорить, она худеет, а мы стимулируем говорить, чтобы нашлась возможность утратить, удивиться и отыскать иные пути...