Интерес к данной теме возник не случайно, так как субъект сегодня, как и во времена Фрейда или Лакана, вписываясь в требование дискурса, дает ему свой особенный ответ. Каким образом современный субъект отвечает на требование Другого посредством тела, возведенного в ранг объекта а наслаждения?

Полученный в период стадии зеркала внешний образ собственного тела оказывается привнесенным извне. Сталкиваясь с ним впервые, принимая, «опрокидывая» на себя, мы видим его находящимся вне нас, буквально – в другом месте. И впоследствии каждый раз мы видим его вынесенным вовне. Целостная форма тела, этот мираж, в котором субъект предвосхищает созревание своих возможностей, дается ему лишь в качестве гештальта. т.е. с внешней стороны. Оно дано в буквальном смысле. Что может быть дано – может быть утрачено. Каждый взгляд в зеркало как вопрошание: исправен ли протез, на месте ли? И где, в конце концов, его истинное место? Тело предстает как нечто отчуждаемое и как нечто отчужденное. Следствием неудовлетворенности собственным телом становится его модификация или «замена» на другое, сексуальное и современное.

Эта идея о счастье в объектах реальности делает тех, кто прибегает к различным манипуляциям со своим телом, теми, кто говорит либеральному дискурсу: да, я готов быть зависимым от них. Одна боль заменяется другой под знаменем невыносимости, непереносимости со-бытия с Другим. Душевная боль, становясь невыносимой, требует другой, телесной, более или менее тяжелой, относительно или же четко осознанной. И, включаясь в логику обмена, присущего современному социальному дискурсу, субъект проворно меняет боль на боль. В процессе этого обмена главенствует наслаждение. У каждого – свой способ, но в любом случае тело становится особой платой за это наслаждение. Боль вынуждает соотноситься с реальностью, с Другим, чтобы он сказал, что есть субъект и есть мир. Но боль нынешнему субъекту мешает инвестировать в органическое тело на благо тела экономического, мешает наслаждаться радостями избыточного потребления. Тогда есть еще один объект – таблетка/инъекция, который оставляет субъекта в иллюзии, что любую боль можно обезболить… «Заботиться о своем теле не для избегания страданий, а чтобы его поддерживать как можно дольше в состоянии идеального функционирования, стало быстро предметом внимания медицины. Делая это, биомедицинские техно-науки заставили исчезнуть следы слова, которые несет тело существа говорящего… Модель, определенная знанием, таким образом, становится тем, чего должен достичь субъект, то есть тем, чего ему не хватает, чтобы стать, согласно логике технологического пустословия (S2/$→a/S1)», - считает С. Лессур.

Бесконечное кромсание плоти есть послание Другому, где шифр – симптом, «написанный» в/на теле. Манипуляции с телом происходят ради той иллюзорной свободы духа, будто прибавлением к телу, что мыслится как «добавочная его стоимость» (в не-марксовом определении), человек может производить как смысл собственной жизни, так и идеальность, даже вечность. (Ж.-П.Сартр с его определением свободы как отрицания, удивился бы свободе как прибавлению, да и Лакан – с его свободой как тем, что требует практики). Что ж тогда тело? Лишь то, в чем есть функциональность, оправления, пульсации, биение, ощущения?

В этом удивлении о сбое психики и тела, последнее представляется как объект, как попытка мыслить его за пределами дихотомии субъект-объект. Что такое взять объект извне для усовершенствования тела? Ж. Деррида в теории «принципа не-принципа» допускает близость того, что он называет «логикой дополнения»: мы охотно уподобляем дополнение (какое угодно) излишку, избытку, который можно прибавить к целостной тотальности. В результате мы получаем уже завершенное целое и вне этого целого – дополнение. Но тогда целое уже заключалось бы в целом. Если дополнение есть скорее нечто, чем ничто (в одной из дихотомий Ж.Лакана), то оно выдает недостаточность целого: целое, допускающее прибавление к нему дополнения, тем самым признает, что ему не хватает чего-то внутри него. То есть, именно потому, что целому не удаётся быть всем, к нему следует добавить, дабы дополнить его недостающую целостность, дополнение извне. Ж.Деррида в «Позициях» постулирует, что дополнение стремится к тому, чтобы то, что извне, превратилось бы во внутреннее и наоборот, замещало недостаточность этой вещи, и чтобы недостаток как внешняя сторона «овнутренности» был бы также уже внутри и изнутри. То, что наличествует, уже несет след отсутствующего, его конституирующего, придающего ему бытие. А значит, по мнению философа, есть след абсолютного прошлого как метка.

Я-Идеал – это инстанция, которая происходит из объединения нарциссизма и идентификации с родителями, их заместителями или коллективными идеалами. Субъект всегда стремится соответствовать этой модели. И, несмотря на то, что его основы нарциссичны, Я-Идеал обладает двойственным характером: общественным и индивидуальным. Как часть группы, он отражает тот идеал, с которым идентифицируются все члены, и потому является частью разделяемого символического порядка. В контексте индивидуального характера, Я-Идеал является расширением первичного нарциссизма и стандарта совершенства.

Современная культура является нарциссической по своей сути и проявлениям. Сегодня происходит детерминация субъекта и его тела социальным дискурсом, который заставляет его организовываться в рамках доминирующего дискурса. Протезы, которые субъект берет из внешней реальности, сегодня переживаются как продолжение тела, и тело само по себе переживается субъектом как протез. И в этой связи растет неудовлетворенность им, ибо протез по природе своей не может быть абсолютно удовлетворительным. Значит, нужно его заменить, обменять. Выпячивая совершенные тела, мы идем за славой, богатством, властью.

В ответе Другому сегодня мы имеем медийный субъект, у которого вроде бы и нет тела, но есть нечто или ничто. Оно виртуально, глянцево-универсально, его модно моделировать, исключать ранки, трещинки, морщинки, наращивать грудь или вообще изменять, скульптурировать его…

Тело разобрано по частям, фантазматично, символично, в нем все труднее найти границы наслаждения. Теперь идеальное тело – это тело-поверхность, а «внутри» оно становится немыслимым, разве что в виде «зловонного мешка», как сказал Ж.Нанси. Тогда разворачивается диалектика наслаждения объектом/желание его уничтожить, ведь виноват, если видно – стыдно. Отрицание смерти тела превращается в незнание смерти, то есть мы утрачиваем то, что нас субъективирует. Не думай о смерти. Отрицай болезнь. Хотя дальше тела не уйдешь.

Выдвижение на первый план видимого, о чем свидетельствуют новые формы отношения к собственному телу и к другому, как и демонстрация приобретенных благ, которая приветствуется современными способами потребления, находятся в центре этой логики откровения об истине субъекта. Доминирующий дискурс экономического либерализма, провозглашая лозунг «Наслаждайся!», но не учел, что любое наслаждение может быть только неполным, ограниченным. Да, цель жизни человеческого существа заключается в гедонистическом наслаждении. Но этот триумф наслаждения основывается на реализации фантазма. С. Лессур, говоря о наслаждении, объяснил: «Свои консультации, которые даю во Франции, я начинаю с попытки ввести именно это понятие: ограничение наслаждения… необходимо постепенно привести пациента к мысли, что как раз неспособность осуществить свое наслаждение и есть то, что делает его субъектом». Психоаналитическая теория говорит, что нет наслаждения вне тела, а фантазм есть способ организации наслаждения со способностью выходить за края.

Фантазм фрейдовского субъекта бессознательного обладает перверсивной структурой. Это значит, что субъект может осуществить себя в реальности. Но это провоцирует тревогу, так как ему как бы позволяется увидеть осуществление фантазма. И, если он реализует свой фантазм, как тогда организовать свое желание? Либеральный дискурс, по мнению С. Лессура, функционирует в модели перверсии: «не случайно в нашем либеральном обществе перверсии оказались вытащенными на дневной свет». Лакан представлял фантазм как поверхность, включающую различные фигуры я, воображаемого другого, архаичной матери, идеала я и объекта. Поверхность ограничена областями воображаемого и символического, а сам фантазм перекрывает поле реального. Реального как невыразимого субъекта, скрытого, с чем трудно столкнуться, невыносимо, но это то, во что он всегда упирается. Сегодня есть все больше возможностей для осуществления фантазма, и они касаются, к примеру, операций по изменению пола, создания даже множества полов, изменений генетического кода, возможностей искусственного оплодотворения, клонирования... Возможно, кто-то раньше мечтал о двойнике, о полном подобии, которое подменило бы половое размножение, связанное со смертью или о размножении путем деления клеток, ведь оно позволяет, наконец, устранить мать и отца, сочетание их генов и двойственность акта, являющего собой зарождение. Сегодня фантазм о самопорождении помещается в действие. То есть субъект может самоименоваться, а не именоваться Другим, самопорождаться без необходимости обращения к третьему. И в процессе терапии, как считает С. Лессур, «Субъекта надо привести к мысли о существовании другого субъекта. О таком субъекте еще писал Фрейд: это субъект, который говорит «нет». Субъект – это тот, кто сопротивляется дискурсу абсолютного наслаждения. И если фрейдовский субъект, субъект истерика, был бы тем, кто говорит наслаждению «нет», симптом был бы «я хочу наслаждаться». Я отказываюсь подчиняться такому давлению, которое на меня оказывается. Это субъект, который говорил «нет» субъекту Господина. «Субъект сегодняшнего дня говорит «нет» субъекту либерального дискурса... субъект рассматривает как объект».

Ю. Кристева призывает подумать о том, как мы можем отзываться на проблемы, обнаруживающие страдания субъекта сегодня, когда визуальные образы, идеологии, различные формы знания и экзистенциальные модели включаются в игру, чтобы поддержать идеализированный нарциссизм, развертывающийся в общении с другими, и который превосходит интенсивностью все прежние идеалы. Идеальность доминирует в бессознательном, и молодые люди (в период пубертера, ювенильности) приходят к нам, поскольку им нужно, чтобы мы признали их синдром идеальности. «Мы должны это артикулировать и обмениваться соображениями по поводу, если хотим понимать и правильно интерпретировать ответ субъекта. Только способность аналитика распознать и поименовать идеализирующую подоснову подросткового влечения обеспечит правдоподобный и эффективный перенос, и таким образом потребность верить будет способна метаболизировать через удовольствие, возникающее в процессе размышления, вопрошания и анализа. Нужно следовать вместе в его (субъекта) мятежах, его сомнениях и его страдании, сохраняя при этом универсальный компонент – эту потребность верить, которая структурирует современного подростка... Действуя таким образом, мы сумеем лучше объяснить как формы новых недугов нашей цивилизации, так и это новое возрождение «потребности верить», как неожиданного аспекта в основании кризиса. Эта проблема касается всех, поскольку в каждом из нас есть вечный подросток».