О ЖЕЛАНИИ

Я попытаюсь сделать шаг, который продвинет нас как в понимании, так и в клинической работе.

До этого мы остановились на вопросе желания, которое я определил как попытку реализации, попытку преуспеть. Для этого необходимо понять, на что термин «преуспеть» указывает либо скрывает. Преуспеть, на самом деле, как мы до этого говорили уже, - это означает «доставить удовольствие маме». Дальше мы увидим, что нужно понимать под этим. Говоря об этом, я становлюсь ближе психиатрам детей до пубертатного возраста, потому что эту концепцию ответственных матерей можно рассматривать, не больше и не меньше как симптом, восполняющий отцовскую не реализацию. Не реализацию отца в чем..? Не реализация - это что-то, что проскальзывает в Эдип, что его нарушает с момента, когда вступает Гамлет. Что же отличает Эдипа от Гамлета, когда всем известно, что последний является Эдиповой фигурой? Конечно же, он - Эдипова фигура, только он перекладывает на дядю задачу спать с матерью и убить отца - вот в чем важное отличие. Некоторые скажут: у него украли его хорошие намерения. Другими словами, Гамлет - это тот, кто не преуспел. И если вы вспомните определение преуспевания, то есть «доставить удовольствие маме», на самом деле оказывается, что он не преуспел и мать пошла искать кого-то другого, потому что папа тоже не преуспел.

Чего требуют матери? Матери требуют от своих сыновей, дочерей, младенцев доставить им удовольствие, и это становится настолько банальным, настолько избитым, что невозможно более увидеть, что скрывается за этим материнским требованием. А скрыто за ним как раз совсем иное требование. Не требование незамедлительного удовольствия, но напротив, требование отсрочить это удовольствие до уютного и безопасного будущего, этого будущего, которое будет вам предложено, если вы будете путешествовать по немецким автобанам, где на больших плакатах написано: «Работайте до шестидесяти, а потом живите!» Тут вы можете быть спокойны: эти плакаты придумали не матери, а отцы. Поскольку то, что связано с отцовской не реализацией, идет в паре с отказом от Эдипа, - это по всей очевидности обеспокоенность завтрашним днем. Когда отказываются наслаждаться сегодня, задаются вопросом, что будет завтра. И чтобы завтра не возникал вопрос желания в той или иной его форме, затыкают дыру, в которую рискуют угодить, необходимостью откладывать деньги на эти дни старости. Вот почему мы живем в мире, который поразила чума дней старости.

Трепет отцов перед завтрашним днем, перед своими желаниями, своими женами, женщинами, ответственностью, страх перед тем, что требуют женщины, - вот что характеризует сегодняшнего мужчину. Результат прост: мы настолько погрузли, увязли в не реализации, что мужчина сегодня — и я еще мягко говорю, — немного ребенок по отношению к женщине. С первого взгляда женщины адресуют те же требования. Но это не так. Потому что в них нет нехватки, матери желают для сыновей того же, что и для их отцов, - то есть безопасности. Но на самом деле, и можно вспомнить самую известную из таких матерей Софи Портной (1), чего она хотела в поиске истерического наслаждения для своего сына больше, чем денег — так это славы, которая падет на нее, отразившись от него и раздвоившись движением, которое я вам дал ухватить, попробовать пальцем. Эта истеричка, которая рассчитывает на совершенство наслаждения, требует, чтобы это совершенство было предоставлено ей ее ребенком, не совершенство финансового успеха, но совершенство всего, что может быть выставлено напоказ, объявлено: дипломы, например.
Следовательно, всегда есть определенный риск, потому что в погоне за славой можно сломать себе шею. Вот что отличает материнское требование от отцовского — отцовское требование в не реализации, потому что нужно всегда помнить, что именно об этом идет речь. Поэтому все отцы сегодня — это не реализовавшиеся, несовершенные, неполные, неудачники, эти отцы ожидают чего-то от своих детей. В ином случае, о боги! чего отец может ожидать от своих детей, как если не того, чтобы они жили отрезанными, отделенными от него?

Таким образом, эти нереализованные отцы ожидают чего-то успокаивающего. Матери же, напротив, не сомневаются, выставляя жизнь своих детей напоказ. Вот что отличает мужчину и женщину: женщина идет до конца, она рискует, желая. Тогда как мужчина не рискует. Только, когда они также терпят неудачу в мужской идентификации Penisneid матери, у них появляется фобия или страх. Если ребенок воспринимает это требование серьезно, мы будем иметь дело с неврозом, то есть самой распространенной, самой обычной сегодня формой структурирования.

Напомню вам, что невротик — это тот, кто воспринимает требование другого как его желание. Я не буду долго останавливаться на этом: желание преуспеть - это желание, в котором знают, чего хотят. То, что происходит при достижении желаемого — это уже другая история, но впрочем, без повреждений из этого не выходят. Речь идет о том, чтобы сломать все, что было вовлечено в требование.

Но может все же случится так, что кто-то желает от своего имени; я бы назвал тогда его нормальным субъектом. Необходимо, чтобы вы были способны различать таких нормальных субъектов в вашей работе: они настолько редки, что считают себя безумцами и обращаются к психиатру. Таким образом, нормальный субъект — это тот, кто чего-то хочет, но хочет этого для себя. И как отличить того, кто хочет что-то от своего имени от того, кто хочет чего-то для мамы или даже для папы? Он хочет чего-то, но не знает чего; единственное, что он знает — он хочет. Не то, что он не знает вообще чего он хочет, но это значит, что у него есть желание. Он не знает заранее, что он будет желать. Он себя обнаруживает желающим в тот момент, когда перед ним появляется объект, я бы даже сказал в поле взгляда, в поле его желающего взгляда. Он рискует позволить своему желанию зафиксироваться на чем-то, что может появиться, но его еще нет. Обычная поспешность зафиксировать свое желание на первом попавшемся объекте, и предпочтительно заранее обозначенном, заранее обнаруженном, в рамках социальных норм, - это заранее обнаруженное желание - является именно лишь защитой от желания.

Риск желания — это выбор объекта, который разочаровывает или представляет опасность, и хотеть его несмотря ни на что. И мы подходим, таким образом, к проблеме объекта и эффектов его получения.

Я хотел дать вам понять то, что изначально нет конкретного объекта желания: желание существует до объекта. Мы увидим, что ошибочно считать -— я уже об этом говорил, но тут это как раз уместно — что мы желаем конкретный объект, потому что он желаем. Это было бы похоже на опиум, от которого засыпают, потому что он обладает усыпляющими свойствами. Я желаю этот объект или этого человека, потому что он желанен. Ужасно, что это никого не шокирует. Между тем, я желаю объект не потому, что он желанен, но потому, что я желающий и мое желание зафиксируется на любом объекте, на любом человеке. Любая картина может быть принята в желание, захвачена желающим взглядом коллекционера картин, любая картина может стать желанным объектом, что в данном случае накладывается на желанный объект.

Вы видите, я прилагаю усилия и мы уже близко. Можно было бы возразить и сказать, что это неправда как раз, что коллекционер уже обозначил поле своего желания, что он хочет конкретную картину, конкретной эпохи, такого-то художника, такого формата. Почему бы и нет? Однако в этом ловком скрывании концов желания, мы забываем, что на самом деле он изначально желающий, то есть он вначале любитель картин и только потом он может выбирать.

Не всегда противоречит желанию, когда признав себя желающим, мы понимаем, что некоторые объекты в большей степени подходят для удовлетворения желания, чем другие. И тут мы сможем ухватить отличие требования от желания. Только это не очевидно сначала, это можно увидеть только в последействии, когда объект желания был приобретен, - и даже после обладания им в некоторых случаях, - только в последействии отслеживается разочарование или удовлетворение. Удовлетворение будет свидетельствовать о том, что речь шла собственно о желании от своего имени, тогда как разочарование поведает о том, что мы потеряли то, что считали своим желанием, и что оказалось лишь требованием другого, что, конечно же, не может оставить у субъекта никакого чувства удовлетворения.

Я ввожу тут субъекта, поскольку только именно с этого момента что-то может функционировать как субъект бессознательного. Когда желание или желания были реализованы, конституируется что-то, что по меньшей мере доступно субъекту, человеческому существу, что-то, в чем он обнаружит свое существо, свое существо субъекта бессознательного. Бессознательное структурируется после желания и после осуществленного желания. Субъект бессознательного - это след удовлетворенных желаний. Я Вам предложил другую формулировку - «кенотафа» прежних желаний, то есть пустой могилы, поскольку желания преодолеваются, возможно, но желание остается живым, меняя лишь форму. Если термин аватара имеет смысл - кстати, забавно наблюдать то, что те, кто знают термин «аватар» так любят его употреблять, - он применяется именно к желанию, которое постоянно возрождается в другой форме.

Следовательно, разочарование является симптомом того, что речь шла о требовании, и только в последействии можно оценить возможное отчуждение желания. Это последействие оказывает влияние на клинику. Это разочарование в последействии порождает псевдо требование, существенное для некоторых, которое касается нас всех, и особенно врачей, поскольку в большинстве случаев больные, с которыми мы имеем дело, - независимо от медицинской дисциплины, в которой мы работаем, и не только речь идет об идеологии, которую мы им навязываем, - просят нас продолжить им жизнь. Между тем, этот запрос на продолжение жизни никоим образом, как мы могли бы подумать, не связан с заботой о том, как подольше использовать время для осуществления новых желаний. Напротив, речь идет о притязании на как можно более длительное время для отсрочки исполнения желания. Тот, кто способен удовлетворять свои желания, не имеет заботы жить как можно дольше. Страх смерти, страх болезни - и это самый банальный опыт - обнаруживаются лишь у тех, кто как раз, как говорится, не прожили жизнь, которая является ничем иным, нежели удовлетворением желания.
Завоевание объекта — вот что мы, наверное, можем обозначить под термином наслаждения, прежде всего, в смысле пользования собственностью, но это не единственное значение.

Мы сейчас дальше продолжим продвигаться к корням желания, потому что до этого я говорил о желании как о данности, не задаваясь вопросом о его происхождении. Трудно отрицать витальное происхождение желания - в биологическом смысле, это что-то на подобие инстинкта, если говорить грубо. Не то, чтобы этот инстинкт утрачен у человека, но он невыразим, по крайней мере, напрямую. Чтобы быть выраженным ему необходимо пройти через слово, через плоть, которая становится речью, и на этот примат речи набрасываются идиллически настроенные психоаналитики, доходя даже до того, что усматривают само происхождение желания в речи. Это является радикальным незнанием того, что Лакан назвал «приматом означающего», поскольку этот примат означающего является как раз приматом не-смысла, приматом речи, которая для своей реализации ожидает появления чего-то под означающим. «Появления» означает либо занятие места означаемого, либо даже быть этим означаемым.

Происхождение желания, которое структуралистские теории в психоанализе размещают именно в нехватке, не является утратой чего-то. Мы являемся желающими не потому, что утратили что-то, мы являемся желающими не потому, что мы обнаруживаем себя неполными, мы желаем, потому что биологически существуют влечения, перед которыми мы можем только отклонить наше незнание.

Только с этого момента признания незнания будет, скорее всего, возможно их ухватить. Поскольку влечения уже существуют до желания, и до наслаждения. Но если мы сейчас хотим воспользоваться языком, нужно отказаться от обычных мистификаций, которые его касаются, и первая - это мистификация, что существует только один вид, одна форма языка. Есть еще мистификация относительно того, что язык ничего не означает и ни одно сообщение не может быть передано. И тут мы должны прибегнуть к лингвистике, которая различает два вида языка, два уровня языка и даже два различные языка: язык «обозначения» и язык «значения». Немецкие термины больше нам говорят об этих двух различных языках: язык обозначения Bezeichnung и язык значения Bedeutung.

Язык обозначения, конечно же, пользуется словами, терминами; он обозначает конкретные объекты. На самом деле, может быть использование языка, при котором означающее призывает конкретное означаемое, это случай повелительного языка: если я прошу кого-то передать мне горчицу или закрыть дверь, нет особенных сомнений в отношении того, чего я ожидаю; когда я вызываю кого-то в группе, нет особых сомнений в отношении личности того, кого я вызываю; и когда я желаю уведомить собеседника о погоде или в отношении того или иного знания в области биохимии, здесь опять же между означающим, которое я использую и означаемым, которое я желаю передать, практически нет отличия. Поэтому я обозначил язык обозначения в качестве отношения, в котором означающее и означаемое когерентны, отношение, обозначающееся единицей:
Но существует также язык значения. Я покопался, чтобы найти примеры этого языка, и, как всегда, или как часто происходит, я искал эти примеры у карикатуристов и юмористических художников. Кстати, нет французского термина для их обозначения. В кампании по восстановлению французского языка было бы небезынтересно обозначить этих людей, гений которых так мало ценят, найти французский термин для обозначения cartoonists, производителей cartoons. Вот у одного из них я нашел прекрасный пример языка значения. Что касается этих терминов «обозначения» и «значения», вы найдете целый ряд терминов, которые могут быть использованы для различения этих двух языков, у меня нет никакой причины отдавать предпочтение ни одному из них, что важно так это обнаружить это различие.

У одного из художников по имени Босх, которого вы возможно знаете, я нашел пример, который искал, в альбоме под названием «Я тебя люблю» (2). Ситуация изображает пляж, даму, которая загорает, и мужчину неподалеку от нее. Комикс состоит в повторении одного и того же рисунка на двенадцати-двадцати набросках с каждый раз новой фразой, которая появляется в мыслях у мужчины в отношении того, как ему заговорить с дамой. Начинается с банальной фразы : «Вы на каникулах?», затем дефиле разнообразных формулировок: «Хотите сигарету?» - возможно она не курит, «У вас греческий профиль», я тут немного искажаю, но главное, что появляется целый ряд фраз, к которым каждый может добавить свои обычные методы знакомства. Например: «Пойдемте в воду, вы должно быть плаваете, как русалка», - эта фраза мне тоже кажется немного плоской. Затем у него в голове проносится целый ряд соблазняющих, клеящих типичных фраз, до того момента, как появляется второй соблазнитель, который прошел уже эту стадию, уже сконституировал субъекта, и который следовательно иногда удовлетворяет свои желания и который говорит даме: «Вы на каникулах?» и дама ему на это отвечает: «Да, а вы?»

Вот что такое язык значения, потому что сказанные фразы не имеют никакого отношения к тому, что хочет сказать субъект. Что он хочет сказать, право, обстоятельства возможно ему бы позволили это сказать, если бы он знал, потому что на самом деле он этого еще не знает. Он видит женщину на пляже, которая ему нравится, он хочет заняться с ней любовью, почему он не спросит напрямую: «Пойдем трахнемся?» Здесь мы могли бы задаться вопросом, идет ли речь о языке обозначения? Нужно все же знать, этого ли он хочет; это может зависеть от ее ответа. Если у нее каркающий голос или голос трещетки, или она ему скажет, что у нее сифилис или еще что-то в этом роде, не исключено, что это охладит пыл нашего оратора. Есть ответы, которые нас заставят поразмышлять о нашем желании. Другими словами, речь идет о фразе, которая может быть услышана на уровне обозначения, поскольку утверждение или вопрос такого рода как «Вы на каникулах?» могут быть вполне услышаны на уровне обозначения. Вы удивлены, встретив вашего соседа по лестничной клетке, пожилого бородатого мужчину, в городе, где вы проводите каникулы. Вопрос: «Вы на каникулах?» становится вопросом обозначения; можно уточнить информацию, поинтересовавшись, он тут на каникулах, в командировке, на лечении, по какой-то иной причине, не подразумевая под этим ничего более. Ему абсолютно ничего не будет означивать, что вы просите у него что-либо еще, кроме этой информации. Но в ситуации, обрисованной карикатуристом, а также в ситуации множественного повторения типовых фраз, чтобы завязать знакомство с дамой, которую он видит рядом, это множество фраз имеют один смысл, одно значение, доказать их пустоту. отнюдь не слова, которые составляют фразу, придают ей значение. Значение не здесь, оно отброшено и в большинстве случаев бессознательно. Другими словами, означаемое здесь практически ничтожно. По этой причине я сформулировал этот язык в виде отношения:

Это отношение стремится к бесконечности, учитывая квази ничтожность означаемого. но одновременно, эта формула нас вводит в то, чем буквально является бессознательное, а именно источником либо резервуаром, или более точно - местом не означиваемых означаемых, источником, где эти вытесненные означаемые артикулированы с самим происхождением желаний, то есть с влечениями, что располагается в одном месте, обозначенном Гроддеком и вслед за ним Фрейдом в качестве «Оно» (3). И особенно эта двойственность языка, эта двойственность обозначения и значения, нас вводит в главную основу психоанализа, а именно Spaltung, раскалывание, разделение.

Факт того, что один язык может как обозначать конкретный объект, так и означивать что-то, что пока невыразимо иным способом, постоянно нас поддерживает в возможности скольжения, не узнавания одним языком другого, в возможности того, что как только мы располагаемся на одном уровне, мы автоматически не узнаем второй. И если мы хотим уточнить, в чем состоит психоаналитическая работа - это отследить другой язык, который не узнается в тот или иной момент. Это может работать в двух смыслах: как правило, это работает, подчеркивая пропущенное, забытое, вытесненное значение, но иногда также мы находим убежище в значении, тогда как означаемое, которого мы опасаемся, находится здесь, под рукой.

Это возможно самое важное, что мы должны запомнить, и мы будем постоянно этим пользоваться, что мы никогда не должны терять из виду это различение между двумя языками и этой формулой языка значения в которой вытесненное означаемое конституирует бессознательное. Это не означает, что означаемое, однажды преданное слову, не может в свою очередь стать означающим, но это уже другая история.

Самая главная задача сейчас - это попытаться уточнить, что это за вытесненное или недоступное означаемое, это означаемое, эта точка, когда влечение схватывается дискурсом. Эта точка уже была достаточно давно обнаружена Фрейдом, это то что он назвал фантазмом «die Fantasie» (4) . Фантазм он описывает как белого негра, участвующего одновременно в двух сферах - биологической и вербальной. Фантазм мы практически никогда не встречаем в чистом состоянии. Мы в его отношении находимся в позиции лингвистов, или скорее филологов, которые теоретизируют по поводу происхождения наших языков - языков нашей культурной эпохи, - и представляют у истоков этих языков один утерянный индоевропейский язык, который можно обнаружить только по его следам.

То же самое можно сказать в отношении фантазма. Мы его никогда не ухватываем напрямую, только его «отпрыски». Эти отпрыски приводят за собой все продукты бессознательного, продукты воображаемого, из которых мы можем извлечь связь с другим, то есть символическое измерение.

Оставим это символическое измерение и вернемся к продуктам воображаемого, таким, как например, сновидения, которые проигрывают фантазм, но в форме производных, которые проявляют Entstellungen, преобразования фантазма с помощью работы сновидения, и которые являются не его производными, но силами, задействованными в этой работе, первичными процессами, а именно - смещение, сгущение в отношении изобразительности, Rucksicht auf Darstellbarkeit, как писал Фрейд (5). Эти процессы приводят к манифестной идее сновидения, а латентное содержание размещено в артикуляции между первичным и вторичным процессом. Нет возможности выйти за рамки этого, пойти дальше, к чему-то, что было бы фантазмом, формулу которого, данную ему Лаканом, я вам уже записывал: $ ◊ а.

«S перечеркнутое» - это, как вы знаете, субъект бессознательного, недоступный сам себе. Я вам только что говорил о том, как что-то из субъективного может быть схвачено каждым из нас, а именно в признании, впоследствии удовлетворения желания. «Маленькое а» представляет объект причину желания. Это а может представлять влечение: оно достаточно неконкретно, чтобы подвергаться любым теоретическим разработкам. Что важно обнаружить, что в этой записи, резюмирующей фантазм, есть субъект, объект и знак, своеобразный ромб, который является суммой знаков включения, исключения, усиления, декрещендо — вы можете найти другие, все подойдут, - иными словами, в этот пуансон вписываются все возможные формы отношений между субъектом и объектом, то есть любые формы желания. Или, если быть более точным, в этом пуансоне захвачено влечение, которое подвергается таким образом, присутствием субъекта и объекта, конкретизации, оформлению, которое составляет фантазм - именно эта артикуляция между сферами биологического и влечением, между сферами витального и дискурсом. Потому что с момента, когда фантазм будет функционировать, первичные и вторичные процессы, которые являются процессами вербальной трансформации, смогут привнести в дискурс субъекта то, что мы должны будем в нем найти, а именно - его утраченные, полностью бессознательные причины, с целью вернуть их в распоряжение субъекта.

Разница между фантазмом и влечением заключается в том, что в фантазме появляются и субъект и объект и здесь простое умозаключение нам позволяет утверждать, что объект, маленькое а, захваченный в фантазм, не будет ни в коем случае объектом будущего. Нет никакой возможности, никакой трансцедентности, которая вписала бы в субъекта или в фантазм субъекта будущий объект. Таким образом, объект обязательно захвачен в актуально субъекта в момент конституирования фантазма, то есть в первые моменты конституирования личности. Эти объекты, о которых мы уже говорили, в частности в прошлом году, являются объектами требования: требования субъекта или требования матери, объекты, появляющиеся одновременно. То, что представлено грудью, является требованием субъекта, а экскременты - требования матери. Но здесь смешение требования одного и другого является абсолютным, поскольку не поступало бы требования есть от ребенка, если бы не было требования кормить со стороны матери; не было бы требования дефекации объекта от матери, если бы не было этого объекта, предоставляемого или предлагаемого ребенком.

Таким образом, объект, содержащийся в фантазме, обязательно является объектом прошлого, и никоим образом не одним из объектов, которыми модель какой-либо социальной адаптации хочет обеспечить субъекта, то есть с которыми он или она сможет создать пару. Иными словами, объект фантазма - это объект всегда устаревший, вышедший из употребления, обычно выброшенный из взрослой жизни, другими словами, и я остановлюсь на этом, фантазм всегда является перверсивным фантазмом.


18 февраля 1974
Люсьен Израэль «Истерия»
Перевод О.Колчановой

Примечания:

(1) Мать главного героя из произведения Филипа Рота «Случай Портного», фильм «Жалобы Портного» (примечание переводчика)
(2) Босх «Я тебя люблю» Пльбен Мишель, Париж, 1969
(3) Термин Гроддека использовал сначала Ницше, потом Фрейд.
(4) Фрейд 1900 «Толкование сновидений» и т.д.
(5) там же

Вы можете связаться со мной удобным для вас способом
Вы можете связаться со мной удобным для вас способом