Скука-сука-любовь
К вопросу об идентичности
О чем бы мы не говорили, всегда будет о любви. О любви нам ведают свою субъективную историю, страдая, ненавидя или умирая от страстей, от признания или отвержения, жалуясь и недоумевая, обвиняя и заболевая, взлетая и падая, прося и отдавая, каждый из наших пациентов. Об этом, собственно, вообще наша жизнь.
Впрочем, известный французский психоаналитик Жак Лакан в семинаре «Еще»» утверждал, что о любви невозможно сказать ничего осмысленного или разумного «Как только начинаешь говорить о любви, сразу же превращаешься в имбицила». Но именно любовь стоит у истоков понимания идентичности.
Мне нравится фильм Алехандро Гонсалеса Иньярриту «Сука-любовь», получивший более 50 наград и номинированный на Оскар. Если вы не смотрели, можно приобщиться к этой замечательной кинематографической реплике, а кто смотрел – тот помнит сюжет, когда удивительным образом переплетаются судьбы трех пар влюбленных. Мехико, конец 90-х. Автомобильная авария связывает героев трёх различных историй: Сусанны и Октавио, Даниэля и Валерии, Эль-Чиво и Мару. Три драмы, на первый взгляд, исполненные страсти, борьбы, погони за счастьем. Октавио влюблен в жену брата, и мечтает с ней и ее детьми убежать из города, а, чтобы заработать денег, отправляет на бои свою собаку, которая зарабатывает их, но вскоре ее пристреливает хозяин проигравшей собаки. Октавио его убивает и вместе с другом пытается скрыться. Но на светофоре он врезается в машину Даниэля и Валерии. Друг погибает. Сам Октавио в больнице. Его же возлюбленная забирает деньги и уезжает с мужем, который будет убит при ограблении банка. В итоге Октавио снова просит Сусанну быть с ним. Но кадр – он не заходит в автобус, а она не приходит — оставляет зрителя в размышлении о банальности и тоске любви.
Машина врезается в авто Валерии, модели, к которой Даниэль хочет уйти от жены. Он дарит ей новую квартиру, в одном из окон которой видна стена с большим рекламным плакатом, на котором изображена Валерия. Но в первый же вечер их переезда Валерия попадает в автомобильную аварию с летящим автомобилем Октавио и получает серьёзную травму ноги. Все, конец карьере. Вернувшись из больницы, она проводит целые дни одна в своей квартире, с собакой, которая вдруг проваливается сквозь сломанный паркет в подпол, откуда не появляется долгое время. Девушка обнаруживает, что под полом живут крысы. Испугавшись, что они съели её любимца, она умоляет Даниэля разобрать паркет и достать собаку, но тот не спешит внять её просьбам. Отношения в паре становятся напряжёнными. Даниэль уже не рад, что оставил жену с детьми. Наконец Валерия встаёт с коляски, пытаясь помочь своему пёсику, но падает и вновь травмирует ногу, что приводит к гангрене, и доктор вынужден ее ампутировать. Потерявшая смысл жизни, Валерия смотрит в окно, где со стены напротив уже давно сняли её фотографию. В итоге Даниэль спасает собаку, но Валерия уже не обращает ни на неё, ни на него внимания.
Эль-Чиво — бывший повстанец, отсидевший много лет в тюрьме, безумно любит свою дочь, которая считает его умершим, и надеется на то, что она узнает его. Сам он живёт, как никому не известный бездомный, в лачуге вместе с собаками, о которых постоянно заботится, но на самом деле он наёмный убийца. Однажды Эль-Чиво получает от одного клиента заказ на убийство его партнёра по бизнесу. Заказ прерывает автокатастрофа, в которую попали Октавио и Валерия. В суматохе, вызванной аварией, Эль-Чиво забирает себе деньги и раненую собаку Октавио — Кофи, выхаживает её. Вскоре, приходя домой, обнаруживает, что в его отсутствие спасённая собака перегрызла всех остальных. Горячо оплакивая гибель любимых собак, Эль-Чиво всё же прощает пса. Вновь приступив к делу, он узнаёт, что клиент заказал убийство собственного сводного брата. Эль-Чиво решает устроить клиенту очную ставку с братом и оставляет их одних, положив между ними оружие так, что обоим несложно дотянуться до него. Дав братьям право самим решать свою судьбу, Эль-Чиво направляется в дом своей дочери. Там он оставляет ей сообщение на автоответчике, свою фотографию и кучу накопленных денег, а затем, взяв с собой пса, уходит из города, так и не сумев найти в себе силы встретиться с любимой дочерью.
Три очень красноречивые истории о суке-любви, о ее невозможности, натолкнули на размышления о скуке-любви. Жак Лакан отмечал, да, положение субъекта главным образом определяется его местом в символическом, то есть в мире речи. Как и что мы говорим о себе, другом и о любви, соответственно. Любовь для психоанализа — это сплетение многих аспектов человеческого бытия, которые образуют среду, в которую рождается человек, и без которого он не может выжить.
Впрочем, известный французский психоаналитик Жак Лакан в семинаре «Еще»» утверждал, что о любви невозможно сказать ничего осмысленного или разумного «Как только начинаешь говорить о любви, сразу же превращаешься в имбицила». Но именно любовь стоит у истоков понимания идентичности.
Мне нравится фильм Алехандро Гонсалеса Иньярриту «Сука-любовь», получивший более 50 наград и номинированный на Оскар. Если вы не смотрели, можно приобщиться к этой замечательной кинематографической реплике, а кто смотрел – тот помнит сюжет, когда удивительным образом переплетаются судьбы трех пар влюбленных. Мехико, конец 90-х. Автомобильная авария связывает героев трёх различных историй: Сусанны и Октавио, Даниэля и Валерии, Эль-Чиво и Мару. Три драмы, на первый взгляд, исполненные страсти, борьбы, погони за счастьем. Октавио влюблен в жену брата, и мечтает с ней и ее детьми убежать из города, а, чтобы заработать денег, отправляет на бои свою собаку, которая зарабатывает их, но вскоре ее пристреливает хозяин проигравшей собаки. Октавио его убивает и вместе с другом пытается скрыться. Но на светофоре он врезается в машину Даниэля и Валерии. Друг погибает. Сам Октавио в больнице. Его же возлюбленная забирает деньги и уезжает с мужем, который будет убит при ограблении банка. В итоге Октавио снова просит Сусанну быть с ним. Но кадр – он не заходит в автобус, а она не приходит — оставляет зрителя в размышлении о банальности и тоске любви.
Машина врезается в авто Валерии, модели, к которой Даниэль хочет уйти от жены. Он дарит ей новую квартиру, в одном из окон которой видна стена с большим рекламным плакатом, на котором изображена Валерия. Но в первый же вечер их переезда Валерия попадает в автомобильную аварию с летящим автомобилем Октавио и получает серьёзную травму ноги. Все, конец карьере. Вернувшись из больницы, она проводит целые дни одна в своей квартире, с собакой, которая вдруг проваливается сквозь сломанный паркет в подпол, откуда не появляется долгое время. Девушка обнаруживает, что под полом живут крысы. Испугавшись, что они съели её любимца, она умоляет Даниэля разобрать паркет и достать собаку, но тот не спешит внять её просьбам. Отношения в паре становятся напряжёнными. Даниэль уже не рад, что оставил жену с детьми. Наконец Валерия встаёт с коляски, пытаясь помочь своему пёсику, но падает и вновь травмирует ногу, что приводит к гангрене, и доктор вынужден ее ампутировать. Потерявшая смысл жизни, Валерия смотрит в окно, где со стены напротив уже давно сняли её фотографию. В итоге Даниэль спасает собаку, но Валерия уже не обращает ни на неё, ни на него внимания.
Эль-Чиво — бывший повстанец, отсидевший много лет в тюрьме, безумно любит свою дочь, которая считает его умершим, и надеется на то, что она узнает его. Сам он живёт, как никому не известный бездомный, в лачуге вместе с собаками, о которых постоянно заботится, но на самом деле он наёмный убийца. Однажды Эль-Чиво получает от одного клиента заказ на убийство его партнёра по бизнесу. Заказ прерывает автокатастрофа, в которую попали Октавио и Валерия. В суматохе, вызванной аварией, Эль-Чиво забирает себе деньги и раненую собаку Октавио — Кофи, выхаживает её. Вскоре, приходя домой, обнаруживает, что в его отсутствие спасённая собака перегрызла всех остальных. Горячо оплакивая гибель любимых собак, Эль-Чиво всё же прощает пса. Вновь приступив к делу, он узнаёт, что клиент заказал убийство собственного сводного брата. Эль-Чиво решает устроить клиенту очную ставку с братом и оставляет их одних, положив между ними оружие так, что обоим несложно дотянуться до него. Дав братьям право самим решать свою судьбу, Эль-Чиво направляется в дом своей дочери. Там он оставляет ей сообщение на автоответчике, свою фотографию и кучу накопленных денег, а затем, взяв с собой пса, уходит из города, так и не сумев найти в себе силы встретиться с любимой дочерью.
Три очень красноречивые истории о суке-любви, о ее невозможности, натолкнули на размышления о скуке-любви. Жак Лакан отмечал, да, положение субъекта главным образом определяется его местом в символическом, то есть в мире речи. Как и что мы говорим о себе, другом и о любви, соответственно. Любовь для психоанализа — это сплетение многих аспектов человеческого бытия, которые образуют среду, в которую рождается человек, и без которого он не может выжить.
Быть психоаналитиком – это знать, что все истории возвращаются, чтобы рассказать о любви. О том фундаменте, на котором строится психика субъекта, связанного с судьбами влечений.
Любовь порождает субъекта в его неповторимости, у каждого своя история переживания, проживания любви. Ее материя состоит из влечений, желаний, либидо, эроса, половых различий, с ней связаны аффекты, выбор, тревога, зависть, нарциссизм, то есть любовь – это матрица субъекта, она заполняет бессознательное, создавая пространство для других, и перенос в психоаналитической практике. То есть, психоанализ как теория и практика, объясняет любовь как силу, формирующую субъекта. А перенос как след утраты, как универсальную схему отношений, которая означает некогда случившуюся потерю объекта любви, и, в единении с другим, человек может утратить себя.
Психоанализ открыл амбивалентность любви, ее связь с агрессивностью, желанием слиться с любимым, но как? Любить – означает желать быть любимым в той форме, которая доступна субъекту в связи с его историей. Любовь начинается в аутоэротизме, в первичном нарциссизме и продолжается, находит предел в только в любви к другим объектам. Именно постоянное присутствие в нашей жизни Других определяет неизбежность любви. Однако объект любви всегда занимает место нехватки. Лакан представлял любовь как воображаемое для Я, и противопоставлял желанию, которое вписано в символическое. Любовь соотносится с желанием, и любовь убивает желание, так как фантазия о единении с любимым уничтожает границы субъективности, которые и являются условием возникновения желания. Однако, общим и главным между любовью и желанием является тот факт, что желание быть любимым тождественно структуре желания (не путаем с потребностью). Поскольку субъект желает быть объектом желания другого. Таким образом, Я — не есть субъект, субъект может быть определен только через отношение со значимыми другими.
Поль Рекер говорил о том, что идентичность – нарративная операция, и человек идентифицирует себя с тем, что он сам рассказывает о себе, и что рассказывают о нем другие, и, в конце концов, он оказывается запутавшимся в историях, и получается, что само Я не имеет никаких свойств, все свойства запечатлены в историях. Семейных, личных, социальных. Эти отношения и предполагают наличие идентификаций, так как другие становятся внутренними объектами. Идентичность же в начале психоналитического исследования субъекта констатировалась ранним Фрейдом как иллюзорная, он больше говорил об идентификациях – с материнским, отцовским, сиблинговым, героя, себя, и тд. То есть об идентификациях, благодаря которым, субъект обретает стабильность, ибо идентифицируется с нестабильными образами.
Идентификации сменяют друг друга, конкурируют, конфликтуют, как гости, навещающие Я, борющиеся за влияние на субъекта. То есть собственное Я является последовательностью идентификаций субъекта с объектами его любви, и они помогают обрести ему форму. Фрейд сравнивает Я с луковицей: если его распотрошить, можно увидеть все последовательные идентификации. Например, целый роман идентификаций можно услышать в истерической структуре, когда истеричка разыгрывает свой спектакль на театральных подмостках, приглашая зрителей и водя аналитика по лабиринтам к Минотавру. То есть структура Я не целостна, многослойна, и состоит из неудач, следов, детских переживаний, это целый роман.
В «Тотеме и табу» Фрейд говорит о приобретении идентичности в процессе преодоления инцеста и каннибализма, идентификации с тотемом, когда в отношении братьев к идеалу, то есть мертвому отцу, формируется их сообщество, управляемое отцовским законом. Фрейд далее устанавливает различия между первичной идентификацией с отцом, невротическими идентификациями, и с личностью, вызывающей восхищение, с объектом подражания. Психоанализ с самого начала пытается подвергнуть осмыслению феномен идентичности самому себе. Потому что идентичность неполна.
Вопрос идентичности как тождества, которое обладает длительной метафизической историей, конечно же, не подразумевает самотождественности. К примеру, французские философы Делез и Деррида говорят, что самотождественность – это миф, за которым стоит работа различения, а еще одна французский аналитик Юлия Кристева утверждает, что все представления о субъективности различны, относительны и зависят от представления об означающих и означаемых. Таким образом, мы не можем построить теорию об универсальной идентичности.
Жак Лакан в логике структурализма и постструктурализма переориентировал психоанализ в поле языка и наиболее точно определил проблемы идентичности. Действительно, психоаналитик имеет дело только с речью пациента, а не с самим пациентом, то есть это анализ речи. После неудачных попыток описать себя, субъект вынужден признать, что все это было его собственным сооружением в сфере воображаемого и лишено достоверности. Потому что он работает на воссоздание для другого, открывает свое изначальное отчуждение, заставляющее его конструировать свое существо в виде другого и обрекая его на похищение этим другим. То есть Я – уже продукт отчуждения от нас и от наслаждения. А психоаналитический дискурс вызывает неприятные эмоции, сопротивление, поскольку он демонтирует объект, созданный субъектом для служения ему.
В результате психоаналитической практики Лакан рассматривает структуру человеческой психики как сферу сложного и противоречивого взаимодействия трех регистров – Воображаемое, Символическое, Реальное, в которых человек и существует. С – социальные и культурные представления, структурирующая сила, господствующая над Р и В. Объективно и представлено в означающем, в материальных формах языка, которые главенствуют над означаемым – над смыслами и рефрентами. Р — билогически порождаемые и психически сублимируемые потребности и импульсы, доступные для субъекта к приемлемой для него рационализированной форме. Р – хаос, неизгладимое и невозможное, не именуемое. В – комплекс представлений, который человек создает себе и который играет важную роль психической защиты, это индивидуальная вариация символического порядка, построенная на иллюзорном стремлении к единству. То есть субъект отчужден, не тождественен своему атрибуту, Я всегда в поисках самого себя и способно репрезентоваться только через Другого, через отношения с другими людьми. Однако никто не может познать самого себя и другого полностью. Лакан говорил, что современный человек держится представления о себе отчасти наивного, отчасти детально проработанного. Хотя он способен вообразить, будто убеждение это его, но на самом деле это активно внушается ему со всех сторон нашей сегодняшней цивилизацией.
Стадию зеркала Лакан прочитывает диалектически. Образ в зеркале предстает целостным и неподвижным в противоположность движениям ребенка. То есть, субъект не создает свой образ, а получает некий образ, с которым себя идентифицирует. И здесь существенную роль играет слово родителей, их речь, которая указывает ребенку на наличие готового образа. И он должен установить связь между организмом, телом и реальностью. Далее он будет себя идентифицировать со всеми образами из сферы символического. Цельный образ помогает ребенку защититься от противодействующего образа или фантазии о фрагментации, и этому периоду свойственна агрессивность по отношению к сверстникам, другим людям. В виде зеркального образа – сам ударил и сам плачет. То есть, субъект конституируется как свой собственный противник. Стадия зеркала – это драма, которая порождает фантазмы и от раздробленности ведет к созданным себе, наконец, доспехам идентичности, которая своей жесткой структурой будет накладывать отпечаток на ментальное развитие. Функцию Я Лакан описывает как укрепленный лагерь или стадион, где от внутренней арены раскинулись друг против друга два поля борьбы, там субъект ввязывается в поиски гордого и далекого внутреннего замка, форма которого символизирует Оно. Это внутренний замок, который пытается обрести Я как воображаемое, это то, что я никогда не обретет, и обречено потому на перверсию.
Стадия зеркала – переход от зеркального образа Я к Я социальному, когда Я уже идентифицирует себя не с отражением, а с образами символического, с социально выработанными ситуациями. Я обращается к другому в поиске самоидентификации, и это превращается в неуничтожимое желание другого. Как отмечает Виктор Мазин, «Я никогда не обретает прав на свое собственное я: свое я – не своя собственность».
И, таким образом, мы можем сказать, что идентичность - тождество, которое можно мыслить лишь под знаком вычеркивания. Поэтому единственным критерием истины в психоанализе остается не соответствие воображаемого реальному, а связность самого воображаемого. Идентичность является лишь путеводной звездой субъекта, обреченного на борьбу за нее и никогда не обретающему ее. Напротив, все попытки обретения окончательной идентичности оказываются иллюзорными и граничащими с нарушениями работы психики. Внутренний раздор заставляет искать человека идентичность, которую он никогда не обретет. Проблема здесь не в самой стремящейся к реализации идентичности, а в утрировании только одной идентичности в ущерб другим, в то время как приемлемым для работы психики человека является смена различных вариантов воображаемых идентичностей. Стремление к различию – это не размывание ориентиров для мышления субъекта, а противодействие моноидентификации, абсолютному тождеству, например, одна нация, один фюрер, одна мысль.
Противоядие этому - мобильный механизм самоидентификации. Психоанализ нам в помощь.
Таким образом, ощущение своей идентичности, присущей каждому субъекту, предстает как игра, непрерывная и непредсказуемая. В этой игре, образуя оппозиции, по-разному комбинируется осознанная идентичность.
Как и на каком поле играет сегодняшний субъект, эти мужчины и женщины, и отказавшиеся от пола трансгендеры, люди семейные и одинокие? Что социальный Другой требует и вынуждает в отношении субъекта? Фильм «Сука-любовь» поражает тем, что отражает буквально нарциссическую дыру времени, холод и одиночество, банальность и цинизм страстей. Это безжизненная пустыня неба без бога и без истинной любви. Нарциссический холод окатывает нас с экрана, и еще тоска, пустота вместо любви. Сегодня доминирует скука, когда общество предлагает свои объекты для идентификаций и поддерживает потерю идентичностей. Сегодня возникла тотальная потребность во внешних стимуляторах, и это зависимость от возбуждения, поддержание постоянного возбуждения вместо влечения.
На самом деле скучать очень даже неплохо, если эта скука имеет цель: поскучав, дети, например, начинают что-то изобретать, хотеть общаться, творить, делать. Но я не о скуке, которая всем полезна время от времени, а о той, которая является перманентным, устойчивым состоянием субъекта, является специфической особенностью нашего времени и становится востребованной индустрией потребления. Проблема скуки для современной психологии переходит из плоскости рассмотрения торможений в плоскость исследования внешних стимулов и симулянтов - протезов, которые интенсивно продуцируются для современного субъекта, чтобы избавить его от скуки. Снижение запретов тоже имеет место: они теперь не подавляют интересы и формируют торможения скуки. Однако общество потребления продуцирует бесчисленные стимулы, насильственно их насаждая. Эти стимулы формируют особые психические ниши, которые побуждают современного субъекта искать новые и новые стимулы. Это его протезы, чтобы выжить в современных условиях, и, собственно, они являются заменителями жизни. Речь идет о том, что человеку сегодня нужны внешние импульсы, стимулы, которые подменяют импульсы влечений. В состоянии такой скуки происходит торможение либидинозных влечений, отказ от них, что заставляет находить нечто внешнее - экстрим, порно, игромания, поглощенность виртуальным пространством, аддикции и прочее. Это в конечном итоге приводит к невозможности обучения у подростков, создания пар, к отказу от секса, к страхам, фобиям. Заменители влечений как будто вынуждают Я переключаться и отвлекаться от цели. Но потом и заменители оказываются не в состоянии обслужить Я субъекта, который ищет снова и снова что-то, что принесет ему смысл жизни.
Психоанализ открыл амбивалентность любви, ее связь с агрессивностью, желанием слиться с любимым, но как? Любить – означает желать быть любимым в той форме, которая доступна субъекту в связи с его историей. Любовь начинается в аутоэротизме, в первичном нарциссизме и продолжается, находит предел в только в любви к другим объектам. Именно постоянное присутствие в нашей жизни Других определяет неизбежность любви. Однако объект любви всегда занимает место нехватки. Лакан представлял любовь как воображаемое для Я, и противопоставлял желанию, которое вписано в символическое. Любовь соотносится с желанием, и любовь убивает желание, так как фантазия о единении с любимым уничтожает границы субъективности, которые и являются условием возникновения желания. Однако, общим и главным между любовью и желанием является тот факт, что желание быть любимым тождественно структуре желания (не путаем с потребностью). Поскольку субъект желает быть объектом желания другого. Таким образом, Я — не есть субъект, субъект может быть определен только через отношение со значимыми другими.
Поль Рекер говорил о том, что идентичность – нарративная операция, и человек идентифицирует себя с тем, что он сам рассказывает о себе, и что рассказывают о нем другие, и, в конце концов, он оказывается запутавшимся в историях, и получается, что само Я не имеет никаких свойств, все свойства запечатлены в историях. Семейных, личных, социальных. Эти отношения и предполагают наличие идентификаций, так как другие становятся внутренними объектами. Идентичность же в начале психоналитического исследования субъекта констатировалась ранним Фрейдом как иллюзорная, он больше говорил об идентификациях – с материнским, отцовским, сиблинговым, героя, себя, и тд. То есть об идентификациях, благодаря которым, субъект обретает стабильность, ибо идентифицируется с нестабильными образами.
Идентификации сменяют друг друга, конкурируют, конфликтуют, как гости, навещающие Я, борющиеся за влияние на субъекта. То есть собственное Я является последовательностью идентификаций субъекта с объектами его любви, и они помогают обрести ему форму. Фрейд сравнивает Я с луковицей: если его распотрошить, можно увидеть все последовательные идентификации. Например, целый роман идентификаций можно услышать в истерической структуре, когда истеричка разыгрывает свой спектакль на театральных подмостках, приглашая зрителей и водя аналитика по лабиринтам к Минотавру. То есть структура Я не целостна, многослойна, и состоит из неудач, следов, детских переживаний, это целый роман.
В «Тотеме и табу» Фрейд говорит о приобретении идентичности в процессе преодоления инцеста и каннибализма, идентификации с тотемом, когда в отношении братьев к идеалу, то есть мертвому отцу, формируется их сообщество, управляемое отцовским законом. Фрейд далее устанавливает различия между первичной идентификацией с отцом, невротическими идентификациями, и с личностью, вызывающей восхищение, с объектом подражания. Психоанализ с самого начала пытается подвергнуть осмыслению феномен идентичности самому себе. Потому что идентичность неполна.
Вопрос идентичности как тождества, которое обладает длительной метафизической историей, конечно же, не подразумевает самотождественности. К примеру, французские философы Делез и Деррида говорят, что самотождественность – это миф, за которым стоит работа различения, а еще одна французский аналитик Юлия Кристева утверждает, что все представления о субъективности различны, относительны и зависят от представления об означающих и означаемых. Таким образом, мы не можем построить теорию об универсальной идентичности.
Жак Лакан в логике структурализма и постструктурализма переориентировал психоанализ в поле языка и наиболее точно определил проблемы идентичности. Действительно, психоаналитик имеет дело только с речью пациента, а не с самим пациентом, то есть это анализ речи. После неудачных попыток описать себя, субъект вынужден признать, что все это было его собственным сооружением в сфере воображаемого и лишено достоверности. Потому что он работает на воссоздание для другого, открывает свое изначальное отчуждение, заставляющее его конструировать свое существо в виде другого и обрекая его на похищение этим другим. То есть Я – уже продукт отчуждения от нас и от наслаждения. А психоаналитический дискурс вызывает неприятные эмоции, сопротивление, поскольку он демонтирует объект, созданный субъектом для служения ему.
В результате психоаналитической практики Лакан рассматривает структуру человеческой психики как сферу сложного и противоречивого взаимодействия трех регистров – Воображаемое, Символическое, Реальное, в которых человек и существует. С – социальные и культурные представления, структурирующая сила, господствующая над Р и В. Объективно и представлено в означающем, в материальных формах языка, которые главенствуют над означаемым – над смыслами и рефрентами. Р — билогически порождаемые и психически сублимируемые потребности и импульсы, доступные для субъекта к приемлемой для него рационализированной форме. Р – хаос, неизгладимое и невозможное, не именуемое. В – комплекс представлений, который человек создает себе и который играет важную роль психической защиты, это индивидуальная вариация символического порядка, построенная на иллюзорном стремлении к единству. То есть субъект отчужден, не тождественен своему атрибуту, Я всегда в поисках самого себя и способно репрезентоваться только через Другого, через отношения с другими людьми. Однако никто не может познать самого себя и другого полностью. Лакан говорил, что современный человек держится представления о себе отчасти наивного, отчасти детально проработанного. Хотя он способен вообразить, будто убеждение это его, но на самом деле это активно внушается ему со всех сторон нашей сегодняшней цивилизацией.
Стадию зеркала Лакан прочитывает диалектически. Образ в зеркале предстает целостным и неподвижным в противоположность движениям ребенка. То есть, субъект не создает свой образ, а получает некий образ, с которым себя идентифицирует. И здесь существенную роль играет слово родителей, их речь, которая указывает ребенку на наличие готового образа. И он должен установить связь между организмом, телом и реальностью. Далее он будет себя идентифицировать со всеми образами из сферы символического. Цельный образ помогает ребенку защититься от противодействующего образа или фантазии о фрагментации, и этому периоду свойственна агрессивность по отношению к сверстникам, другим людям. В виде зеркального образа – сам ударил и сам плачет. То есть, субъект конституируется как свой собственный противник. Стадия зеркала – это драма, которая порождает фантазмы и от раздробленности ведет к созданным себе, наконец, доспехам идентичности, которая своей жесткой структурой будет накладывать отпечаток на ментальное развитие. Функцию Я Лакан описывает как укрепленный лагерь или стадион, где от внутренней арены раскинулись друг против друга два поля борьбы, там субъект ввязывается в поиски гордого и далекого внутреннего замка, форма которого символизирует Оно. Это внутренний замок, который пытается обрести Я как воображаемое, это то, что я никогда не обретет, и обречено потому на перверсию.
Стадия зеркала – переход от зеркального образа Я к Я социальному, когда Я уже идентифицирует себя не с отражением, а с образами символического, с социально выработанными ситуациями. Я обращается к другому в поиске самоидентификации, и это превращается в неуничтожимое желание другого. Как отмечает Виктор Мазин, «Я никогда не обретает прав на свое собственное я: свое я – не своя собственность».
И, таким образом, мы можем сказать, что идентичность - тождество, которое можно мыслить лишь под знаком вычеркивания. Поэтому единственным критерием истины в психоанализе остается не соответствие воображаемого реальному, а связность самого воображаемого. Идентичность является лишь путеводной звездой субъекта, обреченного на борьбу за нее и никогда не обретающему ее. Напротив, все попытки обретения окончательной идентичности оказываются иллюзорными и граничащими с нарушениями работы психики. Внутренний раздор заставляет искать человека идентичность, которую он никогда не обретет. Проблема здесь не в самой стремящейся к реализации идентичности, а в утрировании только одной идентичности в ущерб другим, в то время как приемлемым для работы психики человека является смена различных вариантов воображаемых идентичностей. Стремление к различию – это не размывание ориентиров для мышления субъекта, а противодействие моноидентификации, абсолютному тождеству, например, одна нация, один фюрер, одна мысль.
Противоядие этому - мобильный механизм самоидентификации. Психоанализ нам в помощь.
Таким образом, ощущение своей идентичности, присущей каждому субъекту, предстает как игра, непрерывная и непредсказуемая. В этой игре, образуя оппозиции, по-разному комбинируется осознанная идентичность.
Как и на каком поле играет сегодняшний субъект, эти мужчины и женщины, и отказавшиеся от пола трансгендеры, люди семейные и одинокие? Что социальный Другой требует и вынуждает в отношении субъекта? Фильм «Сука-любовь» поражает тем, что отражает буквально нарциссическую дыру времени, холод и одиночество, банальность и цинизм страстей. Это безжизненная пустыня неба без бога и без истинной любви. Нарциссический холод окатывает нас с экрана, и еще тоска, пустота вместо любви. Сегодня доминирует скука, когда общество предлагает свои объекты для идентификаций и поддерживает потерю идентичностей. Сегодня возникла тотальная потребность во внешних стимуляторах, и это зависимость от возбуждения, поддержание постоянного возбуждения вместо влечения.
На самом деле скучать очень даже неплохо, если эта скука имеет цель: поскучав, дети, например, начинают что-то изобретать, хотеть общаться, творить, делать. Но я не о скуке, которая всем полезна время от времени, а о той, которая является перманентным, устойчивым состоянием субъекта, является специфической особенностью нашего времени и становится востребованной индустрией потребления. Проблема скуки для современной психологии переходит из плоскости рассмотрения торможений в плоскость исследования внешних стимулов и симулянтов - протезов, которые интенсивно продуцируются для современного субъекта, чтобы избавить его от скуки. Снижение запретов тоже имеет место: они теперь не подавляют интересы и формируют торможения скуки. Однако общество потребления продуцирует бесчисленные стимулы, насильственно их насаждая. Эти стимулы формируют особые психические ниши, которые побуждают современного субъекта искать новые и новые стимулы. Это его протезы, чтобы выжить в современных условиях, и, собственно, они являются заменителями жизни. Речь идет о том, что человеку сегодня нужны внешние импульсы, стимулы, которые подменяют импульсы влечений. В состоянии такой скуки происходит торможение либидинозных влечений, отказ от них, что заставляет находить нечто внешнее - экстрим, порно, игромания, поглощенность виртуальным пространством, аддикции и прочее. Это в конечном итоге приводит к невозможности обучения у подростков, создания пар, к отказу от секса, к страхам, фобиям. Заменители влечений как будто вынуждают Я переключаться и отвлекаться от цели. Но потом и заменители оказываются не в состоянии обслужить Я субъекта, который ищет снова и снова что-то, что принесет ему смысл жизни.
Состояния скуки проявляются при наличии внешних обстоятельств: необходимости учиться или работать, покупать, общаться, заниматься сексом, и, если внешних стимулов и стимуляторов нет, тогда жалобой субъекта становится утрата интереса к жизни. Монотонный мир часто воспринимается субъектом как скучный, он не увеличивает его напряженность, и субъект через какое-то время сам начинает экономить – у молодых людей, как показывают исследования, значительно снижен интерес к сексу, например, к знакомствам, интересам вне работы или учебы. Все это скучно. Избегая напряжения, человек оправляется спать. Когда внешний мир не волнует, субъект выводит из него свое либидо. Монотонность иногда вызывает интерес – мода на аффирмации, примитивные движения, восточные практики. И это тоже выводит либидо из внешнего мира. Либидо вязнет и человек оказывается очень удобной марионеткой для другого: он тупо выполняет посылы того, кто хоть немного дарует внешне стимулы.
Скука близка к удовольствию и тревоге. Скука – подруга бессонных ночей. Скука – подруга одиночества. Мы можем вспомнить воскресные неврозы или отпускные – когда людям вдруг ужас как скучно, пока они работают, они добиваются того, к чему напрасно стремятся – отвлекаться от состояния сдерживания влечений. Когда отвлечение невозможно, напряженность растет, человек не в состоянии с ним справиться.
Фрейд выделил три измерения влечения: реальное — интересно/неинтересно, экономическое — удовольствие/неудовольствие, биологическое – активное/пассивное. Очевидно, что скука – это экономическое и реальное.
Скука сводит весь белый свет и самого субъекта к чему-то, не представляющему никакого интереса, к чистому реальному, сталкивает субъекта с вещами, которые не доставляют удовольствия. Мы чувствуем только отсутствие интереса и неудовольствие. И жаждем, чтобы кто-то другой нас развлек, дал удовольствие, и тогда в принципе либидо становится угрожающе бессмысленным.
Именно этот симптом современного субъекта обслуживает индустрия потребления – медиа, экономика, медицина, и так далее, на этом строятся программы влияния на человека, якобы чтобы избавить от скуки. По сути, это новая манипуляционная политическая технология: некое соревнование между кандидатами, кто лучше простимулирует. Сегодня девиз общества – наслаждайся, все можно! Снизилась степень запретов семьях, в отношениях ребенок-взрослый, в школе все можно, на улице все можно. Запрет формирует торможение скуки. Но современная индустрия производит внешние стимулы, насаждает их.
Субъект бредет в поисках стимулов. Постиндустриальное общество буквально обслуживает общество скуки, и ведет к тому, что человечеству нужны все новые и новые стимулы. Более того, важно контролировать, чтобы тот, кто их продуцирует, не иссякал. И страшно, если он исчезнет. Субъект брошен на произвол судьбы. Индустриализация эмоций, промышленное производство аффекта, в частности, страха, осуществляется посредством масс-медийной синхронизации в real-time: «В синхронизации эмоций есть нечто такое, что превосходит силу стандартизации мнения, которое было типичным для масс-медиа второй половины ХХ века», - размышляет Рената Салецл. Можно производить страх, гнев, вину, эйфорию, практически не апеллируя к представлениям, мнениям, суждениям.
И все чаще к нам приходят люди, которым страшно жить. Любить и привязываться - тем более. Структура психоаналитического дискурса предполагает, что в основе её лежит потеря, причём безнадёжная, и это она запускает работу желания, которые современные люди предают, страшатся с ним встретиться: а вдруг это совсем не то, что я долгое время выдавал за это самое желание. Субъект часто в кабинете аналитика неожиданно обнаруживает незнание: а как это желать? Если день за днем я мчусь трассирующей ракетой – победить, перехитрить, оправдать чьи-то надежды, быть лучшим, быть самым, быть богатым и так далее, за кормой остаются элементарные человеческие радости, чувства, истинные желания.
Психоанализ – если отважиться, это неожиданная встреча с собой, не знанным, это иногда ужас, иногда удивление, но в любом случае – изменение. Потеря идеализаций и защит в процессе психоанализа создаёт поиск, который и становится жизнью субъекта. В противном случае жизнь приобретает характер беспричинный: если он ничего не терял, то и поиск утраченного не принадлежит ему. Он оказывается вычеркнут, исключён из собственной жизни. Мы все чего-то страшимся, сомневаемся, но не каждый справляется. Наша сила не в том, чтобы мужественно преодолевать трудности, достигать состояния, когда больше не будет страшно, тревожно или трудно. Сила в том, чтобы найти свой собственный способ все это пережить. Удачи нам всем на этом пути.
Скука близка к удовольствию и тревоге. Скука – подруга бессонных ночей. Скука – подруга одиночества. Мы можем вспомнить воскресные неврозы или отпускные – когда людям вдруг ужас как скучно, пока они работают, они добиваются того, к чему напрасно стремятся – отвлекаться от состояния сдерживания влечений. Когда отвлечение невозможно, напряженность растет, человек не в состоянии с ним справиться.
Фрейд выделил три измерения влечения: реальное — интересно/неинтересно, экономическое — удовольствие/неудовольствие, биологическое – активное/пассивное. Очевидно, что скука – это экономическое и реальное.
Скука сводит весь белый свет и самого субъекта к чему-то, не представляющему никакого интереса, к чистому реальному, сталкивает субъекта с вещами, которые не доставляют удовольствия. Мы чувствуем только отсутствие интереса и неудовольствие. И жаждем, чтобы кто-то другой нас развлек, дал удовольствие, и тогда в принципе либидо становится угрожающе бессмысленным.
Именно этот симптом современного субъекта обслуживает индустрия потребления – медиа, экономика, медицина, и так далее, на этом строятся программы влияния на человека, якобы чтобы избавить от скуки. По сути, это новая манипуляционная политическая технология: некое соревнование между кандидатами, кто лучше простимулирует. Сегодня девиз общества – наслаждайся, все можно! Снизилась степень запретов семьях, в отношениях ребенок-взрослый, в школе все можно, на улице все можно. Запрет формирует торможение скуки. Но современная индустрия производит внешние стимулы, насаждает их.
Субъект бредет в поисках стимулов. Постиндустриальное общество буквально обслуживает общество скуки, и ведет к тому, что человечеству нужны все новые и новые стимулы. Более того, важно контролировать, чтобы тот, кто их продуцирует, не иссякал. И страшно, если он исчезнет. Субъект брошен на произвол судьбы. Индустриализация эмоций, промышленное производство аффекта, в частности, страха, осуществляется посредством масс-медийной синхронизации в real-time: «В синхронизации эмоций есть нечто такое, что превосходит силу стандартизации мнения, которое было типичным для масс-медиа второй половины ХХ века», - размышляет Рената Салецл. Можно производить страх, гнев, вину, эйфорию, практически не апеллируя к представлениям, мнениям, суждениям.
И все чаще к нам приходят люди, которым страшно жить. Любить и привязываться - тем более. Структура психоаналитического дискурса предполагает, что в основе её лежит потеря, причём безнадёжная, и это она запускает работу желания, которые современные люди предают, страшатся с ним встретиться: а вдруг это совсем не то, что я долгое время выдавал за это самое желание. Субъект часто в кабинете аналитика неожиданно обнаруживает незнание: а как это желать? Если день за днем я мчусь трассирующей ракетой – победить, перехитрить, оправдать чьи-то надежды, быть лучшим, быть самым, быть богатым и так далее, за кормой остаются элементарные человеческие радости, чувства, истинные желания.
Психоанализ – если отважиться, это неожиданная встреча с собой, не знанным, это иногда ужас, иногда удивление, но в любом случае – изменение. Потеря идеализаций и защит в процессе психоанализа создаёт поиск, который и становится жизнью субъекта. В противном случае жизнь приобретает характер беспричинный: если он ничего не терял, то и поиск утраченного не принадлежит ему. Он оказывается вычеркнут, исключён из собственной жизни. Мы все чего-то страшимся, сомневаемся, но не каждый справляется. Наша сила не в том, чтобы мужественно преодолевать трудности, достигать состояния, когда больше не будет страшно, тревожно или трудно. Сила в том, чтобы найти свой собственный способ все это пережить. Удачи нам всем на этом пути.
Вы можете связаться со мной удобным для вас способом
Вы можете связаться со мной удобным для вас способом
© All Rights Reserved. Elena Medvedeva
made by Inessa Hartmann
made by Inessa Hartmann