ЖАК АНДРЕ

Она сделала это наблюдение сама: почти все ее детские воспоминания, включая самые объективно негативные, такие как падение на велосипеде или шлепки, стали «хорошими» воспоминаниями. Они были ее историей, историей, которая сделала ее такой, какой она есть, словно удовольствие от рассказа превосходило все его содержания. Все или почти. Несколько редких исключений - они на самом деле не были частью истории, она никогда не упоминала их, только здесь, «выставленные» на кушетке, они болезненно всплывали в памяти. Не то, чтобы время стерло их, напротив, работа забывания, к сожалению, ничего не смогла с ними сделать, их отчетливость в достаточной степени указывала, что они не стали прошлым. Эти несколько неприятных островков жизни имели общее ощущение - ощущение досады - и она не могла говорить об этом, не ощущая по-прежнему, как раньше, неприятное тепло. подступающее к ее лицу.

Ей было почти двенадцать лет, это был ее первый год в школе-пансионе. Это слово часто ассоциировалось у нее с «плохим воспоминанием», но оно резонировало не с покиданием, а звучало для нее совсем по-другому. Несколько лет коллежа и школы-пансиона, о которых она запомнила главным образом интенсивность и возбуждение, которое она испытывала, находясь в тысяче миль от размеренного спокойствия семейного дома. Место происшествия. В комнате в общежитии было восемь девочек. На ближайшей кровати спала девочка, которая в то время была ее «лучшей подругой». Именно она предложила эту игру. Они только что легли спать, а смотрительница ушла, оставалось полчаса до того, как гасили свет. «Мы договорились полностью раздеться под одеялом.» И они обе, смеясь как сумасшедшие, перешли от слов к делу. За исключением того, что, хотя подруга имитировала жесты раздевания, она не сняла пижаму, в то время как она действительно сделала это. Подруга сразу же вскочила с кровати, сорвала с нее одеяло, продемонстрировав ее наготу веселой группе подружек.

Стыд, который она испытывала сегодня, рассказывая эту сцену, вряд ли поутих по сравнению со стыдом, которы она испытала тогда. Нет сомнений в том, что обнажение в то время, когда первые признаки полового созревания вызывали у нее тревогу в отношении представления о себе, и первые проявления сексуальности, более чем поспособствовали пережитому насилию. С предательством она справилась разрывом. Местом стыда, однако, было в меньшей степени тело, чем лицо. Ее покрасневшее лицо, и даже больше - раскрасневшиеся лица других, их гортанный смех.

«Потерять лицо» - стыд лишает метафоры это выражение, воспринимайте слова буквально; она чувствовала, что ее лицо искажалось, ее единство распадалось. Каким бы ни был этимологический источник, от франкского (хунте), высоко-немецкого (хонида) или средне-голландского (хоонде), все значения стыда сходятся в презрении, издевательстве, бесчестии, унижении. Мы иногда колеблемся в использовании между «виновным» и «стыдным». Однако мы получаем возможность различать эти два опыта. Антонимы нам помогают это почувствовать: невинность противоположна вине, гордость — стыду. Стыд и вина разделяют человека, но каждый по-своему. Мы обязаны Мелани Кляйн репаративной функции вины, которая современна моменту построения единства человека - его самого и его ближних. Разделение между собой и собой, к которому она ведет, формулируется в первом лице: «Я чувствую себя ...». Ничего подобного в отношении стыда, его разделение между мной и другим. Стыд записывается в третьем лице: «он (и) ...». Нам всегда стыдно только перед взглядом другого, в том числе на внутренней сцене воспоминания, которая в большей степени расщеплена, нежели разделена. Правосудие и вина принадлежат к одному семантическому полю, виновник вполне может признать легитимность власти, которая его осуждает. Что касается стыда, то он всегда преследует. Невроз, безусловно, может использовать чувство вины, чтобы увековечить вину, неисповедаемую и изысканную. Но эта невротическая судьба не является необходимой: вина также умеет найти выход для возмещения, стать двигателем изменений, а не повторения. Сомнительно, что переживание стыда когда-либо украшалось такими добродетелями. Вероятно, потому что она слишком близко затрагивает Нарцисса. Вина виновного может стать ошибкой, потенциально плодотворной. Унижение постыдного едва ли переносимо, трансформируемо, за исключением, возможно, переодевания его в противоположность - презрение.

Перевод О.Колчановой