Флоранс приходит в анализ с четким запросом: достичь больше, чем оргазм – единения наслаждений, их единовременности. Достичь оргазма вместе, единым движением, в один момент. За этими словами, произносимыми в современности, скрывается старое убеждение, которое выражал, например, Амбруаз Паре и вместе с ним вся медицина эпохи классицизма, что самые красивые дети рождаются от самого совершенного коитуса, на пике единения оргазма мужчины и женщины.

Были времена, когда говорили о любви во избежание прямого называния сексуальности, сегодня говорят о сексе, чтобы скрыть запрос любви. В «наслаждаться вместе» Флоранс «вместе» не менее нагружено надеждой и тревогой, чем «наслаждаться», даже наоборот.

То, что принято называть «освобождением» или «сексуальной революцией» разворачивалось на протяжении 20 века, чтобы прийти к своей кульминации в 1960-1970 годы. Первая волны сначала коснулась женщин посредством окончательного разделения сексуальности и воспроизводства, женщины и матери. Вторая волна коснулась сексуального «выбора». Свобода ориентации по собственному желанию пришла на место установленному сексуальному порядку. Этот второй этап касается как мужчина, так и женщин. Следует однако отметить, - если доверять аналитическому опыту, который, конечно, не является статистическим, - женщины воспользовались этой свободой с большей гибкостью. Не редки случаи, когда на фоне гетеросексуальных отношений, которые остаются доминирующими, женщина позволяет себе приключение с другой женщиной. Этот разрыв мужчина преодолевает с большими сложностями, и черта может быть перейдена часто ценой расщепления, которое удерживает разрыв между сексом и любовью: «трахаться» еще проходит, но любить/быть любимым другим мужчиной – никогда…

Если этот второй этап ново-завоеванной сексуальной свободы касается и мужчин и женщин, первый этап, освобождающий больше деятельность, нежели выбор, - главным образом коснулся женщин, и только лишь посредственно мужчин. «Мужская сексуальность» - выражение близкое к «масло масляное», такая бы идея не пришла Фрейду назвать так одну из своих статей, поскольку сексуальные признаки всегда были, независимо от эпохи и культуры, мужской привилегией. Времена изменились и, увеличившееся устаревание табу девственности, служит самым ярким доказательством женской сексуальной жизни, которая освободилась из под супружеского и патриархального гнета, - примечательно, что самые консервативные общества стран Магриба не полностью от этого предохранились, в них расцветает новая медицинская «специализация» - восстановление девственной плевы накануне свадьбы. Сегодня бывает, что молодая женщина около 20 лет, ввиду воспитания старой эпохи, обращается к психоаналитику, потому что ее тревожит перспектива быть девственницей в таком символическом возрасте.

Времена изменились, а вместе с ними и речь и практики женщин. «План Кю», его демократизация, паритет является наиболее конденсированной формулой сексуальности, которая не обременена «чувствами, чтобы достичь своей цели.

Хулители психоанализа пользуются удачной находкой, чтобы считать устаревшей теорию, которая делает вытеснение своей кульминацией, ценой путаницы между «сексуальной жизнью», понимаемой в общеупотребительном смысле, и ее смещенным смыслом, которому аналитическое открытие подвергло сексуальное. Эпоха позволяет тем не менее как можно лучше убедиться, что не существует социального лечения сексуальной «болезни». Зрелищная эволюция поведения – это одно, а психическая конфликтность – другое. Если говорить об элементарных симптомах фригидности и бессилия, кто подумает сказать, что они на пути к исчезновению, или хотя бы уменьшению? Использование какой-либо практики, множество партнеров, когда оно не становится само по себе симптомом, симптомом аддикции, ничего еще не говорит о его психическом переводе. «Беспрепятственно наслаждаться» стало новым категоричным императивом, таким же принуждающим, как и старый: «не трогай это!» Сверх Я нисколько не утратило своей силы, оно просто заговорило на другом языке. Религия гедонизма остается религией.

Анаис – молодая современная девушка, она живет в банде, широкая группа друзей – ее настоящее общество, это также пространство сексуальных встреч во время вечеринок. Избранник не является посторонним, ни действительно «избранником». Она не лишает себя также моментов глубокой интимности с подругой. «Свобода» этой жизни ограничена тем, что она отказывается или ей неприятны те или иные сексуальные жесты или практики… демаркационная линия, проведенная вытеснением, хорошо видна, просто она не проходит по той же полосе, что линия молодой истерички времен Фрейда. Но больше, чем сексуальная жизнь Анаис, это ее вопрос любви, который напоминает истину фрейдовской поговорки: «Бессознательное не знает времени».

Психоанализ лавирует между двумя подводными камнями: первого – поднятия бессознательного до уровня трансцендентности, не знающей ни культурных, ни временных вариаций; второго – приведения психической реальности к простой записи окружающего мира.

С одной стороны – абстрактный универсализм, отрицающий культурные различия и исторические изменения; с другой стороны – эмпиризм, становящийся слепым к константам. Бессознательное обращается с историческим и культурным контекстом как сновидение – в отношении предыдущего дня, беря из него материал, на котором он строит свою собственную реальность, которая никогда не является простым образом того, что предлагает мир. Как говорит Анаис в чувством юмора, смешанным с тревогой: «не знаю никого из моих подруг, кто ни был бы в детстве поражен историей Золушки!» В качестве современной героини «вечность» Золушки не соответствует вечности фантазма о «Прекрасном принце». Анаис уже его встречала два или три раза, но теряла каждый раз либо потому что он не заметил, что она была его Золушкой, либо потому что любовь, скорее как вспышка, нежели что-то постоянное, исчезала, оставляя ее в состоянии тревоги, в которую ее не способна ввести только сексуальность. От того, что одна - сексуальность, становится инструментом защиты от другой – любви, остается лишь шаг, и не только женщины его преодолевают. Это является парадоксом эпохи, которая ставит сексуальную деятельность на службу вытеснения.

Опыт фиаско восстанавливает достаточно четко различные пути, которыми следует тревога мужчины и женщины. Это прописная истина, что мужская тревога - более чем когда-либо является кастрационной тревогой, в этом случае без смещения, без метафоры. Он им обладал, больше не обладает, он теряет часть себя. После провала следует нарциссический уход в себя. Тревога женщины – я оставляю в стороне тревогу, занятую сражением против кастрационного комплекса, которой обстоятельства позволяют одержать победу, - следует обратным путем, сначала центростремительным, объектным, до того, как стать центробежным и нарциссическим. « он меня не хочет больше, он меня больше не любит… никогда больше никто меня не будет любить….» Тревоге не знакомы нюансы.

Фиаско выводит на передний план то, что Фрейд определил как прототипные, родовые тревоги мужчины и женщины: с одной стороны, кастрационная тревога, а с другой стороны – тревога утраты любви объекта. Рискуя слишком обозначить разрыв для ясности презентации, особенно плодотворным будет следовать этому разграничению по тревоге, позволить себе руководствоваться ею, когда речь идет об определении в общих чертах способов любви мужчины и женщины.

Подчинение мужчины фантазму кастрации объясняет возможно главным образом то, что остается из частичного объекта в любви, которую мужчина обращает своей женщине - фиаско прежде всего является падением части, даже если нарциссизм смешивает эту часть с целым. Бывает даже так, что частичный объект настолько доминирует, что он захватывает целые отношения: «Я все таки три года прожил с этими сиськами…» Почти нет шансов в анализе женщины услышать фразу, симметричную той, что произносит Джеймс. Не то чтобы женщина иногда не пускалась в такого рода деление: попка, торс, руки, плечи, пенис… чаще глаза, цвет волос, элемент лица - лицо является в меньшей степени частью тела, нежели представителем целого объекта. Но «никогда» - определенно предварительное слово в психоанализе - выбранная часть не выступает в качестве целого. Мужчины могут верить в образ Лулу Пиала - «чего хотят женщины - это конец!». Но таким образом они приписывают своей партнерше свои мысли. Каждый помнит незабываемую сцену, с которой начинается фильм Годара по мотивам романа Моравиа «Презрение» и инвентаризацию, в которую пускается Брижжит Бордо: «Ты любишь мою грудь? Ты любишь мои ноги? Ты любишь мою попку?…» Говорит женщина, конечно, но ее слова полностью подчинены и определены желанием того, кому они адресованы.

Конечно же, это упрощенное разделение мужчины и женщины, основываясь на частичном и целом, предполагает лишь скромную гипотезу неравного разделения в любовных отношениях акцента на разных местах, и в отношении того, что нас занимает, - преобладание тотального, связанного с женской позицией, когда мужскому фетишизму в редких случаях не удается выбрать какую-то часть. Фрейд не пишет: тревога утраты любви со стороны тотального объекта», но это прилагательное тут подразумевается; достаточно заменить его на «частичный», чтобы заметить, что формулировка становится бессвязной.

утрата тотального объекта не случайна, она связана с конституированием этого объекта: в момент, когда ребенок становится способным сформировать глобальное представление человека источника удовлетворения, пишет Фрейд, объект утрачивается. Он желал грудь, теперь он любит мать. Переход от поиска удовольствия к поиску объекта без того, конечно же, что появление одного не означало исчезновение другого. Утрата объекта и разработка целостного объекта - это два психических движения, которые решающим образом участвуют в психогенезисе того, что мы называем «любовью» либо способности любить. В чем этот процесс, который присущ детству, отметит больше женственность? Если ответ Фрейда не является очевидным, тем не менее мы можем его с легкостью реконструировать : мать также не утрачена всеми, смена объекта, к которой эдипова трагедия принуждает девочку причиняет особую рану. Динамика травмы в два этапа, которую характеризует феномен последействия здесь имеет ключевое значение: как будто смена матери на отца драматизирует и иным образом означивает для девочки переход (утрата частичного объекта к целостному объекту).

Тревога утраты любви со стороны объекта имеет также свои признаки в анализе мужчин. «До» того, как стать чисто женской тревогой тревога утраты любви - это первая тревога ребенка, и любая жизнь обнаруживает это страдание. Но ее постоянство в анализе женщин обнаруживается вплоть до меланхолического акцента, сохраняя всю живость этого вопроса. Элоиза предусматривает в качестве неизбежности час, когда ее новый избранник ее покинет, обратив свой згляд на более молодую женщину. Аннаэль убеждена, что «в любом случае уже поздно», что ей подтверждает повторение разрывов. Луиза хранит в своем холодильнике запас питание для младенцев в предвкушении грядущего отделения. Жюли создала себе точку зрения о неистребимойю мужской неверности: «Измена связана с мужчиной как ближайшие станции Парижского метро». Иногда утрата любви трансформируется в травматофилию, настолько история, в которую вовлекается женщина, кажется заранее обречена - травматофилия, орудием пыток которой сегодня стал Meetic (сайт знакомств).

В «утраченая-любовь» утраченная становится неотъемлемой частью имени существительного. Такое сильное присутствие утраты в центре любви женщин согласуется с пассивностью. Для любого человека первой любовью будет любовь, объектом которой он является. Быть любимым - это первая форма любовной жизни, которая оставляет неизгладимый отпечаток; любить - это одно, быть любимым в ответ - это другое, какое разочарование, когда на «я люблю тебя» отвечают плоско «я тоже» (Ролан Барт). Эта первоначальная пассивность означивает примат другого, одновременно обозначая риски любовной жизни: что было дано можно всегда забрать. Тогда он стремится в «Неудобстве культуры» дать перечисление тех методов, которыми человек пользуется для достижения счастья и удержания страдания на расстоянии. Фрейд говорит о том, что должно было бы стать «техникой жизни» и к чему, любопытно, редко обращаются. Эта техника размещает в центре любовь, между полами, которая обретает удовлетворение в том, чтобы любить и быть любимым. Почему же этот путь, который согласовывает два полюса - внутреннее и отношение с другим, которое относит удовлетворение к психическим процессам, связывая их все же с внешними объектами, которое позволяет получить самые сильные ощущения, вплоть до постоянного удовольствия, почему же по этому пути идут осторожно либо его вообще избегают? Потому что, - говорит Фрейд, - этот путь содержит большой недостаток: «Мы никогда не можем быть более уязвимы, чем когда мы любим, и никогда мы не бываем так отчаянно несчастны Hilflosigkeit , чем когда мы теряем любимый объект либо его любовь»^[1]. Как если бы «быть любимым» обещало перестать им быть однажды, как если бы пассивность, которая присуща любовной позиции, обещала бы утрату.

Я сформулировал гипотезу^[2] о первоначальной близости общей позиции пассивности ребенка, независимо от его пола, и женской позицией, прямой наследницы ребенка «отверстий», того, с кем заботящийся и любящий взрослый обращается как с «заместителем целостного сексуального объекта». В ребенка проникают с помощью вторжения, захватывают, он «пассивирован» бессознательными «дарами» сексуальной взрослой жизни свыше того, что его аутоэротическая деятельность ему позволяет проработать. Если женственность первоначальна - потому, что она предлагает первое перепозиционирование, метаморфозу этой первоначальной ситуации, в которой проникновение/вторжение согласуются с пассивностью. Почти общий женский страх, что вор проберется ночью в дом является ее самой обычной симптоматической версией.

Утрата и пассивность…мы надеялись на лучшее будущее. Но можно посмотреть на вещи с другой стороны, что совмещая эти два измерения женщина оказывается ближе всего к истокам любовной жизни.


^[1] Фрейд З. «Неудобство культуры»


^[2] Андре Ж. «К женским истокам сексуальности» 2004

Перевод Ольги Колчановой