Легко ли быть родителем?

источник фото Unsplash

Каждый человек должен говорить с того места, какое он сам выбирает и занимает. В отличие от взрослых, детям не всегда удается найти его. Я сегодня буду говорить с места психоаналитика и выступать на стороне ребенка. Чтобы это место ему удалось-таки найти. Это вовсе не значит, что я имею цель показать, какие родители ужасные, и как они не понимают бедных ребят. Основатель психоанализа Зигмунд Фрейд как-то сказал: «Ребенок – отец взрослого». Это значит, что все наши взрослые страдания, проблемы, переживания, вопросы оттуда родом, из детства, «мы все родом из детства», - как позднее скажет Антуан де Сент-Экзюпери. А это значит, что сегодня мы попробуем помыслить и о вас. И о том, возможно ли понять друг друга родителям и детям, или мы обречены на вечное непонимание поколений?

Детское место

Психоанализ занимается поиском истины. И эта истина у каждого своя. Она имеет отношение к истории жизни человека, семьи, происхождения, связанных с этим тайн и фантазий (так называемые семейные мифы), к его желанию, травмам, истине существования. Важно понять, как ты формировался, как ты стал тем, кем ты стал. Каково твое желание, какой способ его реализации ты выбираешь, как твое желание проявляется в повторениях в твоей жизни, и в чем эти повторения. Психика формируется только в отношениях с другими людьми, ведь человек изначально рождается беспомощным и не может выжить без любви и признания матери. Наш образ самого себя берет начало в отношениях со значимыми Другими. В основе нашей жизни лежит наше детство, но мы не все помним. И хотя память, казалось бы, надежно прячет детские воспоминания, они все же влияют на нас, на наше поведение, эмоции, страхи, мысли. Мы уже давно выросли, и не понимаем, что заставляет нас реагировать подобно тому, как это было в детстве. Вроде нет рядом того обидчика, который не давал спокойно спать, но, попав в подобную ситуацию, реагируем слишком болезненно. Повторение – это особая форма памяти человека. Повторение – одно из фундаментальных понятий психоанализа. Мы бессознательно повторяем свою травму в отношениях со своими близкими, и в особенности - с детьми. 

Создавая свой метод терапии, Зигмунд Фрейд в основу положил субъективность человека. Осознание проблемы означает появление возможности и способности ее решить. Субъективность наша выстраивается из привычных способов реагирования и восприятия. Мы помним – и что-то воспроизводим. Почвой субъективности и памяти служит связь души и тела (соматики и психики), и все это - часть одного целого живого организма. В психоанализе на этот счет есть своя точка зрения. Психика и соматика связаны процессом перевода. Психическое состояние может перевестись в физическое, и наоборот. Так бывает и взрослых, и у детей. У детей – особенно. 

Цена и ценность

Фрейд также сказал, что ребенок – это симптом семьи. Давайте попробуем поразмышлять, что происходит сегодня с ребенком в дискурсе постлиберального общества. 

Вы очевидно помните, что ребенок не всегда являлся ценностью. Было время, когда женщины рожали много детей, и полагались на их способность выжить. С развитием медицины этот процесс стал более управляем, а общество на разных этапах развития стало эту тему эксплуатировать, вернее, манипулировать и использовать в своих целях. Мы же этим манипуляциям поддаемся. Что мы имеем сегодня? Требование современной жизни в связи с экономическими факторами (затраты на содержание детей, их обучение, дальнейшая поддержка) привели к тому, что в семьях стало детей мало. Один. Два. Три – многодетная семья. Именно этот фактор значительно повлиял на ценность ребенка в семье. Даже в Китае, после недавнего разрешения иметь двух детей, немного семей воспользовались такой возможностью. Ребенок дорого стоит. Поэтому в нынешнем постлиберальном дискурсе позиция ребенка крайне неблагоприятная. 

Феномен №1 нашего общества: ребенок – это капитальное вложение, экономический фактор, значит, он должен давать дивиденды.

Феномен №2 страх за будущее детей менее рационален, прошлые поколения помнят соперничество между сиблингами в многодетных семьях, и не хотят подобных испытаний для своих сыновей и дочерей. То есть, сегодняшняя позиция многих родителей звучит так: «Это для твоего же блага». А на самом деле является самым первым, глобальным и самым травмирующим ребенка лозунгом. Это фраза, с которой рождается насилие над детьми.

Феномен №3 позиция единственного ребенка или двух очень влияет на его статусность, и на все, что от этого зависит. Когда ребенок в позиции единственности, общество эффективнее защищает его права. И ценность ребенка в семье при поддержке общества приводит в большинстве случаев к тому, что появляется на арене Ребенок- Король. Правда, без королевства. Если какой-то век назад дети в 11-12 лет уже были достаточно взрослыми, чтобы работать, то сегодня мы не можем дома заставить ребенка убрать со стола – он может пожаловаться в соответствующие органы, что вы его эксплуатируете. Является ли эта революция в отношении детей симптомом нашего общества? Да. Что мы имеем? С одной стороны, родители сами стали превращаться в рабов своих детей, которые не имеют ограничений и защищены законом. Дети же приобрели много благ, но они реализуют идеал родителей со всеми вытекающими последствиями.

Сегодня ребенок не может существовать в своей субъективности, он просто обязан для выживания определенную часть своей жизни (в младенчестве понятно – малыш не может выжить без матери) удовлетворять желание родителей. Ведь он же понимает, как получить их любовь и признание: нужно просто соответствовать их представлению об идеальном ребенке. Достигать успехов, быть лучше всех, стать лидером. Родители знают лучше, каким нужно быть, чтобы преуспевать в современном обществе. И в три недели от роду совать в лицо младенцу альбомы с произведениями искусства, объясняя, мол, я вкус воспитываю у своего ребенка – это не странно, правда? Так же как и в три месяца держать над горшком, в полгода — слова и кубики, в год — иностранные языки, и понеслась…

Когда на прием приходят родители с детьми и рассказывают о наболевшем, я как психоаналитик слушаю речь. И в поле речи появляется такое: я в него столько вложила (как в банк), где его отдача (дивиденды), мне лучше знать, куда инвестировать его знания, в какой вуз и для какой специальности, я столько плачу за его занятия, а он прогуливает их (неудачное вложение капитала), или мне не удается управлять детьми (или управлять гневом), снова увеличила расходы на дочь (дебет с кредитом не совпали). Все обучение, которое сегодня есть, направлено на то, чтобы лучше нас продавать, и оно напрямую связано со страданием. Невыносимы дети, которые что-то просят для себя, но если касается учебы – все норм. И потому нежелание учиться, неудачи в школе могут быть для ребенка единственным выходом из ситуации. Новая модель социума увеличивает подчинение ребенка требованиям общества и родителей, и вопрос денег увеличивает подчинение семье. 

И у ребенка не появляется места, с которого он может говорить о себе. 

Родители приводят детей со словами: надо исправить, починить, он должен стать таким, как мне надо, нормальным, успешным, отличником, а также научиться дружить, не грубить мне и т.д. Причем, всегда находится тот другой взрослый, на которого делается смещение: если ребенок хороший, то он мой, если что-то плохо – это сын своего отца, или вот и ее бабушка была такой же тупой, или что там говорить – дочь такая же жирная, как свекровь. Но при этом родителям настолько тревожно, что оставить дитя в кабинете с аналитиком оказывается очень трудно – вдруг он проявит там свою субъективность, вдруг скажет то, что нельзя говорить, вынесет сор из избы, солжет, а еще хуже скажет то, что скрывает от родителей. Недавно один папа, который привел сына-подростка, никак не мог понять, что на наших сессиях его присутствие не нужно. Он заходил и говорил: я должен знать о своем ребенке все, у него не должно быть тайн от меня, я в него вкладываю столько сил, мне нужно знать, что у него в голове. 

- А у него есть право говорить то, что он считает необходимым для него самого, даже если это касается вас? – спрашиваю. 

- Нет. Он живет за мои деньги, к вам приходит за мои деньги. Я должен это контролировать.

Сегодня большинство родителей, которые удивляются, почему ребенок такой инфантильный, почему ничего не хочет делать, лежит днями на кровати, сидит в интернете, грубит и не хочет учиться, не могут понять одну важную истину: ребенок может стать субъектом, только тогда, когда перестанет быть объектом вашего желания, когда появится его собственное, когда найдется место в семье, с которого он может говорить.

Чтобы желание появилось, необходима пустота, нехватка, как назвал это место Жак Лакан. Но чаще всего ребенок-король – это ребенок, которому заткнули рот. Он не может никак сепарироваться от родителей. Но родители считают, что все это – для блага ребенка.

Ребенку трудно быть одновременно всемогущим и бессильным

Потому он защищается, как может: от банального бунта, нежелания учиться, уходов из дома до тяжелых патологий. Он пытается сепарироваться любым способом. Или, отчаявшись, так и остается во власти родителей. 

Вы наверное знаете, что сегодня самый распространенный диагноз, который ставят многим детям налево и направо – СВГД. А также минимальная мозговая дисфункция. То есть обнаружить какие-то четкие изменения на ЭЭГ невозможно, их нет, но есть проблемы в школе. Психиатры предполагают, что это преждевременно родившиеся дети, либо с патологией, но точных причин не обнаруживают. Что в этой ситуации делают врачи? Если ребенок активный – надо успокоить, сконцентрировать. Значит, есть медикамент. И в Украине это экзедрин, риталин, который еще именуют как детский кокаин. Его назначают тысячам детей. При этом никто не учитывает, что без риталина затем способность концентрироваться у ребенка будет равняться 0. Потому что ребенок даже не пытается выработать эту концентрацию. Когда мы начинаем работать с такими детками, обнаруживается, что их поведение – это ответ на окружение. И это связано часто с ревностью к брату или сестре, депрессивной или тотальной матерью, нехваткой отцовской функции и другими проблемами. Например, ребенок создает симптом, чтобы вытащить депрессивную мать и заставить ее взаимодействовать с ним. И предпочитает получать от нее пощечины, «выплевывая» риталин ради любимой матери. Радикальное изменение взгляда на ребенка в обществе привело к массированному катектированию родителей, которые сосредоточены только на школьных успехах ребенка, и которые ради этого готовы давать детям таблетки, только бы он преуспел. А главное – благодаря этому преуспеть самим. Ребенку – королю закрывают рот медикаментами, и это позволяет экономить на размышлениях, что происходит с ними и с жизнью ребенка. И не у каждого ребенка есть силы сопротивляться этому. Ведь ему очень важно, чтобы его любили родители.

Субъект (ребенок как субъект) появится, когда он сможет сказать «нет». Есть такая метафора: чтобы появилось слово у ребенка, нужно вынуть из его рта грудь. Но эта грудь все время у него во рту, даже если ему уже три, а мама его придавит столом к стене и кормит, он блюет, она кричит и кормит; ему показывают телевизор, танцуют и кормят, потом на любое возражение говорят: я лучше знаю, заткнись, тебя не спрашивают, мал еще родителей учить и т.д. Ну и так далее, может, не так грубо. А в форме – учить вместо детей уроки или навязывать свою помощь тогда, когда ребенок должен справиться сам. Как он научится отвечать за себя или даже обслуживать себя, если у него нет возможности? Простой пример. На прием приходит семья, ребенок не разговаривает, ему три года. Наблюдая за ними, обнаруживаю, что только ткнет куда пальчиком – родители подают. Где родиться субъекту речи? 

Субъект и его желание

В процессе терапии мы можем помочь ребенку обнаружить себя и свое желание, помочь окрепнуть ему, осмыслить, что с ним происходит и поддержать. Психоанализ продвигает становление субъективности и задача психоанализа не освободить от социальных рамок, напротив, помочь принять ограничения, которые являются глобальными, а также нормы этические, поведенческие.

Ну зачем принимать аспирин, если болит голова, и эта головная боль дает возможность манипулировать ребенком: у меня голова от тебя болит, сердце и т.д. Или например, ценность культуры – симбиоз матери и ребенка. Кормите подольше младенца – говорят вокруг. Но не вызывает умиления трехлетний ребенок, который на детской площадке подбегает к маме, задирая кофту и вытягивая грудь – проголодался! Мама улыбается. И это не питание ребенка, чтобы он выжил – это соблазнение, наслаждение материнским местом. А ведь это очень важный момент – отлучение от груди. Некоторые мамы пытаются отказать ребенку резко. Как будто он должен забыть, кто такая мама и что он когда-то выжил благодаря ее молоку. Кроме постепенного отлучения от груди, вообще все акты, которые мать совершает с ребенком, должны сопровождаться речью. Но нет худшей истории для ребенка, чем иметь идеальную мать, которая всегда знает, что нужно ребенку, но она на самом деле не способна в силу своих собственных психических особенностей на любовь, и нет худшей , чем иметь как холодную, так и гиперопекающую мать, которую тоже культивирует социум. Поэтому английский психоаналитик Дональд Винникот говорил о «достаточно хорошей матери», обычной, с ошибками, слабостями, силой и примерами — с ней легко субъективироваться. А его коллега Маргарет Малер сказала: материнская щедрость – это тюрьма. Ребенку важно понять, что мама – это не только мама, но и женщина, и у нее есть то, что-то, что доставляет ей удовольствие, но это – не я. Я не могу ею обладать полностью. Это может быть папа, работа, интересы, то, куда она уходит. И тогда у него появляется желание стать тоже тем, что доставляет ей удовольствие. Он будет всю жизнь искать материнскую любовь, но уже не у матери напрямую, а в других объектах, выстраивая объектные отношения с девушками или юношами, женой или мужем, учителем, начальником, другом. Однако, зачастую бывает здесь большая проблема. В нашем обществе материнская функция, к сожалению, превалирует над женской, и это одна из самых первостепенных причин, почему дети вырастают как бы принадлежащими им, становясь тем инструментом всемогущества, который очень трудно отпустить. Дети для таких женщин – единственный смысл. Они закрывают собой одиночество, пустоту, они позволяют быть властной и одновременно соблазняющей – но не мужчину, а своего ребенка. А так как ребенок изначально не способен скрывать свои аффекты, то он их начинает переживать телесно и психически. Замкнутый круг. 

Я хочу сказать о том, что мамы чуть старше сами травмированы советским прекрасным детством, как результат тоталитарного воспитания, нелепых и вредных ограничений. Мамы чуть моложе — женщины нарциссичные, с неспособностью любить, потому что их не научили любить их матери, одинокие и тревожные, придумавшие пресловутый материнский инстинкт. И тогда любить ребенка – это задавить заботой: пусть у меня не было, так у моего ребенка будет все. Но это тоже не любить. Ответ ребенка на искаженную любовь – его дважды искаженная любовь.

Есть ли идеальные родители?

Нет идеальных родителей. Да и не надо! Дональд Винникот скажет так: «О детях даже глупый скажет, что им не слишком подходит обстановка механического совершенства. Им нужно, чтобы рядом были человеческие существа, которые могут как достичь успеха, так и потерпеть неудачу. Мне нравится использовать слова «достаточно хороший». Детям подойдут достаточно хорошие родители, а достаточно хорошие – это вы и я. Чтобы быть последовательным, и следовательно, предсказуемым для детей, мы должны быть собой. Если мы – это мы, наши дети могут постепенно узнавать нас. Естественно, если мы только играем роль, то нас тут же разоблачат, как только застанут без грима». 

Что взрослые обычно ретранслируют детям о взрослении и ответственности? Дети слышат: когда пойдёшь в садик, ну вот начнётся! А когда пойдёшь в школу, то будешь жалеть, что не спал в садике, а в армии вспомнишь всю не съеденную манную кашу. Дети нас видят уставшими, озлобленными, боящимися, с 30-ю дипломами о высшем образовании, но не счастливыми. Когда ребёнок смотрит на взрослого, он понимает: я этого не хочу. И может замедлять развитие, возвращаться к детским поведенческим моделям, к детским болезням. 

Винникот говорил о достаточно хорошей матери – той, которая позволяет и помогает ребенку пережить опыт необходимого расставания и связанного с ним опыта горевания. Если ребенок так и не получит того, что ему было нужно, то сначала он будет горевать, плакать и грустить. Потом «отложит» потребность и будет жить дальше. Вообще связка: фрустрация - попытка все же получить при невозможности получить - отказаться - перегоревать и жить дальше - очень важная для психического здоровья человека. Работа горя - это та самая работа, которая помогает пережить любую потерю, а не заменить потерянное чем-то другим (алкоголем, наркотиками). Ребенок в силу незрелости пережить отсутствие чего-то очень важного не может, он просто откладывает потребность на «лучшие времена». В этом случае ребенок будет чувствовать: то, что с ним случилось, не смертельно, можно пережить, что мама его любит, и что она с ним. Достаточно хороший отец – тот, который смог в раннем возрасте наложить запрет на наслаждение матери своим ребенком, а ребенку – своей матерью, сумел разорвать эту связь и образовать треугольник, тем самым помогая ребенку выстраивать трудные отношения не в диаде, а триаде. 

Когда ребенок вступает в пубертат, то отец еще более важен. Он дает обещание. Это опора для подростка. И поддерживает это обещание. Ведь когда мы говорим ребёнку: «Не расстраивай меня», это на самом деле звучит так: «Я маленький, я не справлюсь». И в такой ситуации ребёнок становится родителем для своего родителя. А это очень трудно для него. Если ребёнок не может поделиться с нами сложностями своей жизни, это значит, что в нас нет опоры. Более того, это мы опираемся на будущее, на детей, а, значит, тянем их вниз. 

Легко ли быть родителем?

Очень нелегко быть родителем, если превращать родительство в тяжелую работу по удовлетворению своих амбиций и выступать под слоганом «Для тебя же лучше будет». Очень трудно не сделать ребенка жертвой и остаться с ним в эмоциональном контакте, а не в функциональном. Когда родители будут стараться заменить отсутствующие эмоции на что-то другое, более доступное, например, гиперзаботу, опеку и прочие материальные радости, дети обычно это чувствуют так, как будто бы мама и папа не дают чего-то важного, но все же дают хоть что-то. И потому чаще всего такие дети не сепарируются, в надежде, что рано или поздно те им дадут и недостающее, ведь мама и папа так много для меня делают и так сильно заботятся. 

Трудно не злиться и не наказывать ребенка за его страдания. Но обесценивать его чувства: «у тебя и так все есть, чего тебе еще нужно?» - просто. Трудно научить переживать боль, если родители сами этого не умеют. Например, ребенку очень больно, и мама не может изменить ситуацию. Что она может сделать для ребенка, так это остаться устойчивой к его боли и дать понять: она пройдет, при этом важно не давать ребенку ощущения, что он несчастный, жертва и очень страдает. Мы же столько прилагаем стараний, чтобы фактически запрещать переживать боль и горе. Не плачь, фигня! – кричит папа подростку, - ты мужик, нюни распустил, у тебя таких баб будет море: если подросток переживает боль первой любви. А мама добавляет: сынок, она тебя не стоит, ты вон какой, а она жирная, прыщавая. А мальчик ее любит. И проживает самый важный опыт в своей жизни. Что мы видим: ребенку запрещено чувствовать то, что он чувствует. Постепенно ребенок начинает верить, что то, что он чувствует - неправильно, неадекватно, и самое главное - вредит маме с папой, не оправдывает их надежды на то, каким он должен быть. Потому как если все же переживать, то поддержки не будет, и маму невозможно будет сохранить. И в таком случае ребенок оказывается в одиночку не только перед лицом своей боли и отчаяния, но и вины за то, что он что-то сделал с мамой. Мало кто из взрослых зрелых людей справится с задачей поддержать другого человека в тот момент, когда сам он переживает не лучшие времена. Помните шутку: когда кому-то плохо, я начинаю на него орать – так меня научила мама. 

Чтобы маму не потерять, а для ребенка она - залог выживания, он жертвует своими чувствами и каким-нибудь образом научается их не чувствовать. Психические защиты, собственно и образуются как ответ психики на запрос: как не чувствовать того, что я чувствую, как обезболиться. Им ребенок обучается у родителей. А далее, вырастая, такой ребенок будет искать себя. Он будет смутно или явно чувствовать, что с ним что-то не так, ему чего-то не хватает. Он будет искать себя - живого, настоящего, способного переживать. И, возможно, найдет. Когда разрешит себе переживать собственные отчаяние, горе, неразделенную любовь, ему снова придется пережить ту боль, которую он когда-то себе запретил. Но тогда тот запрет был, чтобы не потерять, а это разрешение - чтобы обрести. Естественно, в детстве пережить многое можно, спрятаться, закрыться. Но если посмотреть внимательно на детскую компанию - таких ребят легко узнать, они выглядят как бы безжизненными, и их обычно диагностируют как депрессивных, а детская депрессия - это потеря надежды. И наша задача как психологов, аналитиков, дать понять нашим юным анализантам, что можно не пытаться любым способом получить безусловную любовь и принятие у значимых людей. А остаться с верой, что, в принципе, любовь возможна, это просто мама не все могла.... 

Психоанализ говорит, что современное общество бредит понятием нормы. Норма часто понимается в воображаемом ключе. Это некий воображаемый идеал. Когда смотришь в зеркало и думаешь: «Что-то я сегодня ненормально выгляжу». Будущее психоанализа и чего-то нового в обществе, что может принести психоанализ, зависит от того, какое место будет у промаха и у ошибки. Например, в школьном дискурсе вы знаете, какое место у ошибки: ее надо исправлять. Психоаналитики говорят, что наша жизнь - ошибка и промах. И ошибка - это часто удача, которая приносит счастье. 

А лучшие родители - «ненормальные», имеющие право на ошибку и позволяющие их детям.